Жесткое лицо его стало вдруг детским, обиженным. Казалось, что он сейчас прильнет к широкой груди Старшего.
– Не дай ввести себя во искушение, сын мой, – хлестнуло из-за деревьев.
Мгновение на лице Эль Гато была видна борьба, но вот оно закаменело в привычной жесткой настороженности, и руки согнулись в локтях, поднимая клинки. Но видно было – тяжело рукам.
Из-за деревьев неторопливо вышел седовласый мужчина в коричневой рясе с большим серебряным кольцом на широкой груди. Высокий лоб мыслителя несколько не вязался с тугими скулами и крепким подбородком. Но жесткие губы, тяжелый взгляд больших глаз указывали на то, что человек этот привык повелевать. Вместо вервия ряса была подпоясана широким ремнем, который слегка перетягивал на сторону тяжелый меч. Руки привычно прятались в рукавах сутаны.
Подошел, остановился рядом с Эль Гато. Окинул тяжелым взглядом Старшего. Тот с улыбкой принял тяжесть взора.
– Мир тебе, Гравольф, – пророкотал неожиданно тяжелый бас.
– Не думал тебя здесь встретить, Доминик. Но не жди, что пожелаю тебе здравия или дня доброго. Не знаю, как все повернется, но, боюсь, недолго тебе наслаждаться жизнью.
– Не смей угрожать мне, – рокотнуло в ответ, – нечисть.
– Оставь, – поморщился Старший. – Ведь здесь все свои.
– Да как ты смеешь?!
– Смею. Ибо жизнью ты мне обязан. А эти двое – потомки мои. О чем тебе, кстати, известно.
– Прекрати! Воины сии – Дети Единой Матери Нашей – Пресвятой Церкви. И ты не волен над ними.
– Послушай, почему ты все время кричишь? Или ты не уверен в себе? Как я понял, это твое приглашение мне пытался передать Котенок.
– Забудь мерзкое имя это! После Святого Обряда имя ему – Филипп.
– Как же, как же, – примирительно вскинул руку Старший. – Так твое?
И монах вдруг потупил яростный взор.
– Мое.
– Но что случилось, Доминик?
– Отец Доминик, – вновь налился тяжестью голос.
– Да какой ты отец, – вдруг рокотнуло хрипло в горле Гравольфа, – если спокойно говорить не можешь. А ведь раньше говорили мы много. Ты не знал, Котенок? Большими друзьями ведь были.
– Да, были. Но не поддался я речам бесовским, – гордо вскинул голову монах.
– Каким речам?
– Бесовским.
На лице Старшего явственно отразилась досада.
– Это когда я тебя из рук весельчаков барона Субботы выдернул, когда ты им Слово свое нести собирался? Когда они спорили, до какого из деревьев твои кишки достанут? Когда месяц тебя выхаживал? Когда историю твоего Мира тебе рассказывал? Когда с ложки тебя кормил?
