– В твоих устах это странно звучит, Эль Гато. Люди – и вдруг достойные. Могу напомнить. Память у меня хорошая.
– Люди разные бывают.
– Отцы, например.
– Да, Отцы, – с вызовом отозвался гибкий.
Гравольф задумчиво рассматривал синеватый металл копейного наконечника.
Волк никак не мог понять. Кто те, с кем разговаривает Старший? Они точно не были людьми. От них, от них самих несло зверем. Не от одежды, покрывающей их тела: пошитая из хорошо выделанных шкур, она несла еще запах своих бывших хозяев, но совсем слегка. Лобастый удивленно наклонил в сторону голову. От гибкого, растворяя в себе человечий запах, плыла тяжелая волна странного кошачьего аромата. А вот от другого пахло братом. Волком. Но не был он волком. Не был.
– Гато, я с удовольствием поговорю с последователями того восторженного мальчика, но потом. Сейчас меня ждут. Я объявлюсь сам, – наконец прервал молчание Старший.
– Ты идешь в Урочище, – спокойно сказал гибкий.
– Да. – В ответе мелькнуло удивление.
– Ты хочешь встретиться с Гневным Жеребцом. – Гибкий не спрашивал, утверждал.
– А тебе-то что до этого? Или твоим отцам?
– Тебе не стоит торопиться. – Гибкий оскалил в улыбке зубы. Желтоватые, крепкие, с острыми гранями. В лицо противника толкнулась волна смрада, так не вяжущаяся с изящным обликом воина. – Ведь ты прав. Здесь лишь треть моей стаи. А две трети, как ты понимаешь, в Урочище.
Старший мрачно усмехнулся.
– Отцы прислали тебя со Словом. Значит, ты прошел Обряд.
Малоприятная улыбка стала еще шире.
– Да. И ничего со мной не произошло. Я так же могу перекинуться. Я так же быстрее всех живущих. Я…
– А Искру ты чувствуешь? – Все время улыбающееся лицо заострилось. В глазах плескалась боль и еще что-то. Может быть, жалость.
– Ты опять о своем? Никогда я не чувствовал в себе этой Искры. Слышишь – никогда.
– И потому так затаптывал ее, заливал, и в себе, и во всей стае. Но теперь дело не в этом. Так, значит, ты прошел Обряд.
– Да.
– Тогда молись, чтобы воины твои попали в лучший, а не худший мир.
Гибкий напрягся.
– Их четыре десятка, – шепотом почти выкрикнул. – Этого хватит и на пастыря, и на ублюдков.
– Слепец. Ты когда-нибудь видел, как бьется Гневный Жеребец? Хотя когда ты мог это видеть… Он ведь всегда был для тебя добрым пастырем. А никогда ты не думал, Котенок, – лицо Гато исказила недовольная гримаса, – почему доброго старика так странно называют?
Гато молчал.
– Котенок, ты можешь поплакать над четырьмя десятками своих. Или молча скорбеть, скрипя зубами. Ты ведь приобрел такую дурную привычку у презираемых тобой людей.
