Увидев Никитина в дверях караван-сарая, лилово-желтый халат обрывает ругань и кланяется, расплющив лицо в улыбке.
Это хозяин караван-сарая Магомед, не то ос, не то татарин.
— Был ли покоен твой сон? — кланяется Магомед. — Отродье шайтана помешало отдыху гостя? Он, Магомед, лежит в пыли у ног дорогого его сердцу человека. Он, Магомед, накажет этого ублюдка-погонщика. Будь, путник, хозяином в этом доме. Магомед — твой покорный слуга…
Узнав в Никитине одного из русских, о которых Юсуф сказал, что они приехали к послу, Магомед заливается соловьем.
Рваная рубаха и старые сапоги Афанасия мало смущают хозяина караван-сарая. Беда может постичь каждого!
Он говорит по-татарски, и странно слышать, как татар обзывают псами, отбросами, нечистью на их же языке.
Утро полно тепла. Тепло стекает с окруживших город курчавых гор, тепло источают сады, тепло поднимается снизу, от зеленовато-опалового моря, начинающегося сразу за плоской крышей ближнего дома, где сидит полуголый дербентец, ищущий в складках снятой рубахи.
Караван-сарай оживает. По одному и кучками появляются люди. Кто в халате, кто в бурке, кто в огромной туркменской папахе, кто в тюбетейке. Говор здешнего люда гортаней. Почти все с оружием. У того — шашка, у того кинжал. Поят верблюдов и коней, едят, присев рядом со скотиной, чудные круглые хлебцы, белый, ноздрястый сыр. Пьют, наливая в рога и чарки из мехов.
Магомед зовет Никитина и Копылова за собой. В маленьком прохладном доме на полу расстелен ковер, положены подушки. На ковре — подносы со снедью. Не то орехи, не то косточки, залитые янтарной массой, сизый виноград, какие-то обсыпанные мукой пастилы. Посредине — пузатый, с высоким узким горлышком медный сосуд.
Магомед кланяется, просит разделить с ним, недостойным, его скудную трапезу.
С непривычки сладости противны. Выпитое на голодный желудок молодое вино ударяет в голову.
— Хлебушка бы ржаного да молочка! — вздыхает Копылов, выковыривая из зубов налипшую нугу. — И как только они едят это? А квас добрый…
Магомед напряженно вслушивается в незнакомую русскую речь, улыбаясь, переспрашивает Никитина:
— Что? Что?
— Товарищ твое питье хвалит! — переводит ему Афанасий.
Магомед — топленое масло. Он громко хлопает в ладоши, кричит:
— Хусейн!
Бритоголовый слуга, низко кланяясь, приносит еще один сосуд, притаскивает нанизанные на длинных прутьях шипящие куски мяса.
— С этого и начинали бы! — бурчит под нос Копылов.
Видя, что гости захмелели, Магомед начинает льстивую речь. Он надеется видеть русских в своем караван-сарае все время, пока они будут в Дербенте. Они, конечно, не забудут его, своего раба, готового отдать за таких высоких друзей свою ничтожную жизнь. Магомед изливает мед, Копылов важно кивает ему, а Никитин начинает беспокоиться.
