Эта перемена смущала Ивана.
Однако не все в Нижнем Новгороде шло безоблачно. Случались и неприятности.
Однажды, подхваченные кричащей, разгоряченной толпой, Никитин, Лапшев, Микешин и Илья Козлов, ворочая плечами, тыча кулаками, пробились к лобному месту.
Казнь уже началась. Посреди деревянного помоста, привязанный лицом к столбу, обвисал человек в спущенной рубахе, в белых холщовых портах.
Сбоку, на краю помоста, сложив руки, в которых белела зачитанная грамота, неподвижно чернел приказной дьяк.
Коренастый курносый малый в красной рубахе — палач, пересмеиваясь с кем-то в толпе, расправлял кнут. Дьяк кивнул. Палач тряхнул волосами, согнал с лица смех, шмыгнул два раза носом, примерился и отвел руку…
В наступившей сразу тишине слышно стало, как шваркнул по доскам настила и свистнул широкий сыромятный хвост. Привязанный к столбу дернулся и закричал звериным, бросающим в озноб криком. Хвост с первого удара пробил на нем кожу. Брызнула на помост, потекла на порты человека кровь.
— Помрет… — страдальчески сказали рядом с Никитиным. Человечек в сером армяке, тощий, словно озябший, сморщив маленькое лицо, следил за казнью.
— За что казнят? — спросил Никитин человечка.
Тот зажмурился и не ответил, потому что второй раз свистнул хвост и второй раз вскинулся, но тут же оборвался звериный крик…
Человечек, побледнев, открыл глаза.
— Во, с двух раз… — выговорил он.
Опять свистнуло, послышался тупой удар, но крик не повторился.
— За что? — еще раз спросил Никитин крестясь.
— Купец, вишь, был он, — тихо ответил человечек. — Вот возьми, да и набери товару в долг, да и проторгуйся. Отдать-то нечем, в кабалу идти надо, а у него семья. Ну, бежать задумал… Вот поймали.
Никитин невольно перекрестился еще раз.
— Помилуй, господи! — сами шепнули его губы.
Когда развязали веревки, тело битого с мягким стуком упало возле столба. На распоротую кнутом спину палач накинул только что содранную шкуру овцы.
— Не поможет! — уныло сказал человек. — Он ему до дыха достал… На погост теперь…
Толпа, бурля, начала растекаться. Никитин увидел обескровленное лицо Ивана, крепко сжал ему плечо.
Микешин стоял серый, губы у него прыгали, он не мог произнести ни слова.
Когда отошли от страшного помоста, Иван с болью выговорил:
— Не бегать бы ему: страшно так-то умирать!
— В кабале жить страшнее! — сурово оборвал Никитин. — Человек без воли — птица без крыл.
Беспокойство охватило Никитина после зрелища казни. Ожидание посла ширваншаха делалось уже невыносимым. Раздражал осенний холодок по утрам, сердили перепадавшие дожди. Нижний сразу стал скучен.
