И, повернувшись, старик пошел прочь.
Тоскливое ржанье жеребца, провожавшего взглядом хозяина, больно отозвалось в сердце Афанасия. Он вернулся в караван-сарай хмурый.
Хазиначи покупку одобрил.
— Кормить умеешь? — спросил он.
Афанасий повел плечами:
— Умею!
— Э! Ты ничего еще не умеешь. Хасан, Гафур! Приучите коня к нашему корму… Отдай им коня и присмотрись, что нужно делать, чем запастись в дорогу.
Оказалось, верно, с кормежкой просто беда. Коней в Индии кормили рисом, морковью и горохом, другой еды им не было, а привыкшие к траве и финикам скакуны отказывались от новой пищи.
Каждый раз, — а кормить коня приходилось три раза в день, — начиналось мученье. Хасан и Гафур, крадучись, приближались к коню. Один протягивал руку и чмокал, второй заходил, пряча за спину мешок с моченым горохом или рисовыми, на масле и яйце, шарами. Конь беспокойно ржал, отыскивал глазами Афанасия. Хасан хватал жеребца за храп, вытягивал толстый Васькин язык и орал на Гафура. Гафур, толкая в горло лошади рис и горох, орал на Хасана. Жеребец бился, порывался встать на дыбы. В конюшне начиналось светопреставление. Визжали другие кони, сбегались конюхи. Но переполох этот никого не смущал.
Спешно закупая снедь в дорогу, отвозя ее на дабу, указанную Сулейманом, Никитин сбился с ног, а когда вернулся однажды в караван-сарай, увидел, что возле конюшни сидит ястребоглазый Музаффар, а рядом с ним лежат два туго набитых мешка.
— Салам! — сказал туркмен. — Вот, жду тебя. Возьми меня в Индию.
— А мать, сестра? — оторопел Никитин.
— Мать, слава аллаху, умерла, а Зулейка останется с дедом. Попытаю счастья. Помоги сесть.
— Деньги-то есть у тебя?
— Два золотых.
— Мало…
— Одолжи. Я пойду в войско султана, получу плату — отдам тебе.
— Скажу Сулейману. Возьмет — садись.
Сулейман туркмена взял. Музаффар, не мешкая, втащил свои пожитки и устроился в трюме.
— Не бойся, коня довезем! — возбужденно уверял он Никитина.
На корабли вводили последних лошадей, втаскивали провизию, бурдюки с водой, на палубе расселись купцы и прочий люд, плывущий в дальний край, загромоздили проходы, моряки гоняли их с места на место.
— Ну, — сказал Афанасию на прощанье Мухаммед, — спокойной дороги. С тобой поедет Хасан. Он все знает. Слушай Сулеймана. Я ему сказал, чтоб помог тебе. Приплывете в Чаул — подожди меня.
Квадратные паруса рывками поползли на мачты. Ударили весла, дабы, сталкиваясь и скрипя, стали отваливать. Кони ржали и били копытами. Ветер дул настойчиво, весело. Афанасий поднял руку, помахал Мухаммеду, белым башням Ормуза, уходящей от него, может быть, навсегда земле и незаметно перекрестился.
