— А с ними тоже торг есть?
— Есть… У них самый богатый город — Виджаянагар, "город побед", значит. Там правит махараджа-дхи-раджа, царь, царей, Вирупакша.
— Ты бывал там?
— Нет… Может быть, вместе побываем. Малик-ат-туджар[58] давно о походе на кафиров думает. Вот придут наши дабы, узнаем, не началось ли…
— Пока в мире, выходит, жили?
— В мире? В Индии забыли про это слово. Хороший султан живет в походном шатре. Индия — это золото, а золото — это война!
Подумав над словами Мухаммеда, Афанасий пришел к решению, что ему, верно, один путь — в этот самый Бидар с персом. Человек знакомый, страна, по его уверениям, самая лучшая. В Бидар так в Бидар.
Пришли дабы — длинные, в пять сажен, и широкие, под квадратными парусами, с веслами, как у генуэзских галер. На берег сошел коренастый малый Сулейман, старший над десятью кораблями.
Он сказал Мухаммеду, что следом придут другие суда, а он спешил: войска малик-ат-туджара пошли на Санкара-раджу, воюют крепость Кельну, раджа призвал на помощь конканских князей, дело заваривается не на шутку. У него, Сулеймана, есть письмо для хазиначи…
Прочитав письмо, перс сделал озабоченное лицо, но видно было, что его распирает от радости и гордости.
— Плывите обратно немедленно! — важно сказал он. — Коней начнем грузить сегодня же. А я задержусь. Мне надо побывать у мелика Ормуза.
— Остаешься, значит? — спросил Афанасий.
— Если хочешь — подожди меня.
— А долго?
— Как примет мелик. Может — день, может — две недели.
Никитин свистнул:
— Вон сколько! Нет, я поплыву! Попутчики-то до Бидара будут?
— Будут…
Никитин тотчас отправился покупать коня. Еще раз пригодилась наука новгородца Харитоньева! Знать бы ему, когда учил, что Афанасий станет лазить в зубы арабским жеребцам посреди Индийского моря! Вот бы свинячьи глазки выкатил!
Осмотрев десятка три коней, Никитин остановился на белоснежном двухлетке, с подобранным туловищем на высоких сухих ногах. Под короткой блестящей шерстью коня вздрагивали длинные, тонкие мускулы, он чутко прядал ушами, перебирал копытами-стаканчиками, шумно вбирал воздух большими розовыми ноздрями, косил агатовым, в кровяных прожилках глазом.
Передавая повод новому владельцу, старик араб поцеловал коня в храп, поклонился ему. Видно, дорожил, да нужда заставила продать.
— Как звать? — спросил Никитин.
Араб замотал головой, приложил руки к груди.
— Я продал тебе коня, а не его имя. Не сердись. Оно будет напоминать ему о родине. Зачем мучить? Назови его, как хочешь.
