Вокруг засуетились. В опочивальню пролез Сильвестр, хитрые маленькие глаза попа пробежали по лицам собравшихся у ложа.
— Плох государь! — в отчаянии, не сдержав басовитого голоса, сказал Адашев.
Сильвестр перекрестился, приблизился к Ивану, всмотрелся в его искаженные не то болью, не то скрытным чувством черты.
— Милостив бог! — внятно произнес Сильвестр, пристально следя, услышит ли царь. — Все в руке его…
Иван услышал.
— Не уходи… — еле слышно попросил он. — Со мною будь…
— Не покину, не покину, батюшка… Помолюсь за тебя.
Сильвестр опустился на колени перед киотом. Вслед за ним стали молиться все. Анастасия, чтобы не заглушать молитв, уткнулась в царево одеяло, сжала зубами атлас
…Далеко за полночь Ивану полегчало. Он потребовал, чтобы его посадили в кровати. Велел остаться Алексею Адашеву и Захарьиным, остальным идти вон.
— Григорий! — тихо позвал царь. — А ты… Ты почему не присягаешь?
— Государь! Даст бог, выздоровеешь…
— Не лги… Господи! Дурак! Ваши захарьинские головы первые полетят, коли умру, а бояре Старицкого призовут!
— Государь! Не умрешь ты!
— Не знаешь, как кости-то на дыбе трещат, как мясо паленое пахнет?! Свое мясо почуешь!.. И ты, Алешка! И ты!
Алексей Адашев шагнул к царю.
— Я присягну, государь.
— Один ты умен… Где отец твой?
— Здесь…
— Чего отворачиваешься? Позови его!
— Не надо бы, государь, тревожиться тебе.
— Зови! Я жив еще!
Алексей Адашев отступил, вышел, вернулся с отцом — Федором Григорьевичем, недавно пожалованным в боярское достоинство.
Тот низко поклонился царю, встал, выпрямясь во весь немалый адашевский рост. Окладистая борода еще черна. Глаза внимательны, настороженны.
— Присягнул? — донеслось с постели. — Сыну моему присягнул?
Адашев тяжело вздохнул, помедлил и, решившись, твердо ответил:
— Нет, государь… Не хотим мы Захарьиным служить.
— Так-то за благодеяния мои, пес?
— Прикажи, государь, умереть за тебя — умру. А Захарьиным служить никто не будет. Сам понимаешь, чай, как при младенце царская власть крепка.
— При Дмитрии тебе жить, а при князе Владимире в гноище волочиться, червей кормить!
— На Глинских, государь, нагляделись, на Шуйских налюбовались и в твоем младенчестве.
— Покарает тебя бог, Федор! За вдову мою и дитя покарает, если не присягнешь!
— Молюсь, чтоб даровал господь выздоровление тебе, государь! Поверь, верный слуга я твой…
— Присягни! На краю-могилы умоляю… Царь тебя умоляет, Федор! Присягни! Не дайте пропасть плоти моей!
Федор Григорьевич растерянно переступил с ноги на ногу. Никогда не слышал еще, чтобы так молил о чем-нибудь Иван.
