— А что ты любишь? — радостно спросила Мариша, одарив Ивана благодарным взглядом.
— Тишину и одиночество, — так же радостно сообщил Грин.
— Может, погуляем? — тут же спросила Мариша.
— Вдвоем — это уже не одиночество, — сказал Грин. — Вдвоем — это ты у меня будешь брать интервью всю дорогу. Да?
— А «Грин» — это «зеленый» по-английски, — заметила Лидочка булавочным тоном. — Как бакс?
— Шикарная женщина, — сказал Грин в пространство. — Из всего зеленого в мире ее интересуют только баксы…
Мариша хихикнула и ёрзнула на неудобном подлокотнике, приподнявшись на два недостающих сантиметра. Грин с комическим удивлением уставился на ее бюст:
— Ух ты!
Лидочка прыснула. Иван секунду пытался подавить смешок, но все же не удержался и хохотнул. Мариша ядовито спросила:
— Точно зеленый, Лида? Может, какого другого цвета?
— Красно-коричневый, — ухмыльнулся Грин. Будь у него вампирские клыки — он показал бы их в подробностях. — Не наживите врага, фройляйн. Были бы диссиденты — а крематорий найдется… Кстати о сиськах. Полагается только смотреть, или потрогать тоже позволяют?
Мариша вспыхнула, а Грин лапнул ее с вивисекторски-бесстрастной, почти издевательской миной и презрительно констатировал:
— Так себе. Разве что в праздник и спьяну… Есть что совать под нос!
Краска слетела с Маришиного лица. Она наотмашь врезала Грину по скуле и выскочила из комнаты. Лидочка выскочила за ней — утешать в кухне рыдающую подругу. Напоследок она успела одарить Грина уничтожающим взглядом.
Иван, так и не успевший никак отреагировать на действо, занявшее, от силы, секунд пять, стоял посреди комнаты, чувствуя на лице идиотскую улыбку, а глубже — крайнюю досаду.
— Ванюха, я, пожалуй, пойду, — безмятежно сказал Грин, даже не стирая с лица отпечатка Маришиных пальцев. — Скоро стемнеет, хочу пройтись. Ты со мной?
— Грин, ты что творишь? Не чересчур?
Грин пожал плечами, встал и вышел в коридор. Иван выскочил за ним, думая, что выглядит точно так же, как Лидочка.
— Грин… ты чего бесишься?
Взгляд Грина снова стал веселым и удивленным.
— Я бешусь? Я никому грубого слова не сказал.
— Ты ее обидел…
— Иван, я не терплю блудливых сучек, в течке не соображающих, что они несут. Если твою Лидочку задело рикошетом — прости.
Иван замолчал. Дождался, пока Грин закончит зашнуровывать ботинки.
— Жаль, что уходишь.
— Прости. Душно.
Это «душно» вдруг все перевернуло, осветило другим светом.
— Погоди, я с тобой все-таки.
Вечер, бурый и ледяной, с пустым слепым небом без луны, источал тревожный резкий запах. Дынная зимняя свежесть ушла, дымный аромат весны еще даже не угадывался; пахло больным снегом, бензином и догоревшей, умирающей мимозой. Этот запах, холод и мрак оживили Грина; в его глазах появился блеск, а в движениях — звериная настороженность. При Грине не было ни пистолета, ни заступа, ни автомобиля — но он охотился, и холодная сила, как статическое электричество, окружала его вполне осязаемым коконом.
