Иван видел, что Грин скучает, но не мог изменить этого положения вещей. Вроде бы, он организовал решительно все, что необходимо для веселья: девушек, музыку, мамину роскошную стряпню, столько спиртного, чтобы дойти до нужной кондиции самим и угостить девушек до теплого молочного свечения и расслабленной мягкости… Пришла, наконец, даже Лидочкина подруга, Мариша, улыбчивая брюнеточка, сдобная, как булочка, вся в маковых точечках родинок.
А Грин принес охапку роз — и подарил их маме Ивана, с нахальной и галантной миной. Мама растаяла, как девочка, порозовела и выскочила в кухню — зато Лидочка и Мариша хихикали на диване, пожирая Грина глазами. Он и не подумал привести себя в праздничный вид — а возможно, у него просто не было подходящих для этого вещей; но в неизменной тельняшке и камуфляжных штанах Грин ухитрялся выглядеть блестяще, как тореадор на арене. От него несло резвящимся хищником. В его глазах, в усмешке, в ободранных и обожженных руках с обломанными ногтями и аристократически узкой и длинной кистью, в его веселом спокойствии доминанта явно содержался какой-то афродизиак, на расстоянии убивающий женскую волю. Иван здорово нервничал бы, если бы Лидочка рассматривала так кого-нибудь другого… но на Грина она могла глазеть совершенно свободно. Это казалось безопасным.
Грин скользил по телам девушек рассеянным взглядом, как по потолку и по стенам. Сперва он ел; это выглядело не как праздничное обжорство, а как обычное утоление голода привычно полуголодным человеком. Потом он взял бокал с мартини и уселся в кресло, задумчиво рассматривая мокрый тополь и серое небо в окне. И все.
Девушки без конца меняли записи. Музыка гремела так, что, очевидно, на лестнице можно было различить слова песенок. Им хотелось танцевать; Лидочка вытащила Ивана на середину комнаты, Грин наблюдал за ними с веселым изумлением, от которого у Ивана горели уши. Мариша пристроилась на подлокотнике кресла; расстегнутых пуговиц на блузке постепенно становилось все больше.
— Говорят, вы с Ваней вместе воевали? — мурлыкнула она, обещая тоном все, что можно.
Грин молча кивнул, заставив бедную девушку тщетно придумывать следующий вопрос. На придумывание ушло минуты полторы. Грин смотрел на облака; его взгляд уходил в небеса на два сантиметра выше Маришиной груди.
— Ты танцевать не любишь? — придумала Мариша.
Грин пожал плечами. Иван испытал приступ острой жалости к девушке.
— Он такую музыку не любит, — сказал Иван. — И вообще музыку не особенно любит.
