С тех пор я верю в китайскую медицину, особенно когда речь заходит об азиатских болезнях. Да и как не верить, если медицина до сих пор не то наука, не то искусство, основана вся на опыте и не имеет теории, а у китайцев по азиатским болезням опыта, конечно же, больше. Одно только надо сказать — способ, которым старый китаец лечил меня, сажая в глиняный горшок, неприменим к людям пожилого возраста: сердце не выдержит.
Китаец лечил не только малярию. В числе его пациентов был и Юсуп Мамедалиев, узбекский парень года на три старше меня. Не помню уж, чем он болел, да это и не важно; китаец его тоже вылечил за какие-нибудь три недели. У китайца мы с Юсупом познакомились и очень скоро, как это бывает только в молодости, подружились.
Он был круглым сиротой, уроженцем Ходжента, два последних года учительствовал в Маргелане, а этой весной уволился и вернулся в Ходжент. Невысокий, стройный, горбоносый, с темными горячими глазами, он был, несомненно, красив, только очень уж неулыбчив. К этой хмурости, как потом выяснилось, у него были серьезные причины, я догадывался, что его душа придавлена тяжелым камнем, но каким именно, еще не знал. А к душевным излияниям на русский манер — душа нараспашку — он не был склонен. Узбеки вообще, как я заметил, очень сдержанны, даже скрытны, и не любят исповедей.
Но иногда Юсуп взрывался, и тогда по-особенному бледнел и светил вытаращенными глазами, как разъяренный барс. Я сознательно избегаю сравнения с котовьими глазами, слишком уж мелко, барс — вот подходящее слово.
Юсуп отлично знал русский язык, потому что воспитывался в детдоме, среди русских мальчишек. Он много читал, его любимыми поэтами были Пушкин и Маяковский. В Пушкине, правда, его смущало дворянское происхождение и близость к царскому двору, он обожал Пушкина как-то стыдливо. Зато Маяковского любил с гордой откровенностью. Уже во вторую нашу встречу он прочитал мне свой перевод «Левого марша» на узбекский язык. Это был не просто хороший перевод, это был вдохновенный перевод. Читал Юсуп вполголоса, слегка побледнев, и рефрен марша «Чопкул, чопкул, чопкул» звучал по-узбекски с такой уже ударной силой, как и по-русски: «Левой, левой, левой!»
Но великих поэтов Востока он отрицал начисто — и Фирдоуси, и Хафиза, и Саади, и Хайяма, и Навои. Этим он, может быть, и с болью в сердце платил дань своему крайнему ригоризму. «Нам нужна европеизация, а куда зовут нас эти поэты? — говорил он. — Они зовут назад, к исламу, к суфизму
