На том берегу Сыр-Дарьи я долго шел, сам не зная куда, по наезженной пыльной дороге, потом свернул на проселок. Колеи от арбных колес были на нем чуть заметными, а следы подков — свежими, здесь передвигались больше верхом. Вокруг белел все тот же хрустящий ноздреватый солончак, желтела сухая колючка, потом проселок круто свернул и углубился в тугай, в дикие заросли низкорослого сухолистого кустарника. Попалась на пути протока с зеленой травой по берегам, с мостиком из жердей, засыпанных глиной, и с отпечатками подков на глине. Уже вечерело, в глубине зарослей стеклянными голосами перекликались фазаны.
Все это я замечал внешним зрением и осознавал поверхностью разума, а душа моя пребывала еще в ночи, у канибадамского телефонного коммутатора. И долго еще пришлось ей там пребывать, прежде чем я отрезвел, очнулся и сумел впервые усмехнуться над самим собой. Недешево дается человеку в молодости житейская мудрость, она, между прочим, всегда немного сродни цинизму.
Через полчаса я вышел из тугая на простор. Направо была цепь темно-бурых глинистых бугров, за ними — вторая цепь таких же бугров повыше, третья — еще выше, и четвертая, и пятая, как ступени, воздымающиеся к туманно-лиловому хребту Курамин. А прямо передо мною стояли два домика русской постройки. Что это может быть здесь, в тридцати пяти километрах от железной дороги, в пустынных предгорьях? Тут я увидел за домиками огороженную площадку с будкой, поднятой на столбах, и лесенкой перед нею, с дождемером и флюгером. Метеорологический наблюдательный пункт, вот оно что!
— Эге-ге! — позвал я. Никто не ответил. Я подошел ближе и снова позвал, и тогда из ближнего домика вышел на крыльцо старик в халате, в туфлях на босу ногу, с бельмом на правом глазу. «Здравствуйте», — сказал я по-узбекски. Он внимательно осмотрел меня и ушел обратно в дом.
Минуты через две он опять появился на крыльце, сопровождаемый каким-то русским, небритым, полуседым, взлохмаченным и мутноглазым. С первого же взгляда было ясно, что этот человек сильно пьян.
— Рембрандт, «Ночной патруль», — сказал он, мутно усмехаясь и не замечая моей протянутой к нему руки. — Ты помнишь «Ночной патруль»? Ты не помнишь, не знаешь. Ты червь! Мы все черви, только черви — и ты, и я, и вон тот…
Он указал пальцем на раскрытую дверь за своей спиной, а старик молитвенно огладил бороду.
— Мусульманин, фаталист, — продолжал мой новый знакомый. — Он не бегает от своей судьбы. За полной бесполезностью бегства. Что? Ты сказал что-то?
