Андрей смотрел на нее, и взгляд был твердым. Как всегда. Спросить у него, помнит ли? Что помнит? Обидную ночь после свадьбы Марка, когда Като, наконец, впустила его. В полном смысле слова. Просто впустила. Как постороннего человека, у которого просто был навсегдашний проездной. Покатался — выходи. В транспорте не живут. Утром Андрей противным дрожащим голосом спросил:
— Что-то было не так?
— Просто не так, — ответила Като, а должна была промолчать.
— Больше не приходить?
Она покачала головой: «Нет».
— Вот так всегда, — попытался пошутить он, и Като благодарно прижалась к его груди. Андрей был выше и мощнее Марка. С ним очень ладно было стоять. Тепло и по-настоящему.
Через год Андрей привез фотографии любимой пещеры. Это было самое дорогое в его жизни.
— Подпиши, — равнодушно попросила она.
— Все?
— Хоть одну подпиши.
Они тогда сидели у Юшковых на даче. Дружили тремя семьями. Андрей долго искал ручку. Митя тихо выручил его. Андрей написал, зачеркнул и еще раз написал.
— На, вслух не читай.
На фотографии был обозначен полуголый Андрей возле дырки в горе. Зелень и лысые камни смотрелись весьма эстетично. На обороте Като прочла: «Самая большая мужская доблесть — это верность. Ну и я буду стараться. Я люблю тебя». Като улыбнулась и увидела руку Не-той-Кати, елозившую по Андреевым штанам.
— Очень много ошибок? — поинтересовался он мягко.
— Нет, почти нет, — пожала плечами Като. Не-та-Катя была не в счет. Ничего страшного. Жизнь — это одно, любовь совершенно другое. Не быть же ему монахом. Все правильно. Только отрыжка с едкой горечью сильно и ни с того ни с сего испортила настроение. Еще год Като, борясь за выживание, постоянно повторяла: «Самая большая мужская доблесть». Сердце виновато сжималось. Потом она просто гордилась и сама себе завидовала…
— А ты пойдешь воевать? — нервно спросил Андрей.
— Еще не знаю.
— Может быть, ему нужно помочь? Предупредить? Настя, — крикнул он, — ты как думаешь?
— Ты уже помог, — процедила сквозь зубы Като, — или ты считаешь «ты мне — я тебе» недописанным комсомольским принципом?
— Я за молоком, пока не закрыли, — крикнула из-за двери не в меру хозяйственная и умная Юшкова.
Дверь хлопнула. Андрей сел на продавленный диван и тихо обнял Като.
— Не надо, я прошу тебя, не надо. — Он погладил ее по щеке.
Состояние особой грусти чередовалось у Като с комментариями, «как в бразильском сериале».
— Ты уедешь, да, Андрей? — вдруг дошло до нее. — Уедешь. — Слово оказалось страшным на вкус и на ощупь.
