— Я ее жалею. Знаешь, как в деревнях. Жалею.
— Это больше, — вздохнула Като.
— Это все, что я могу. — Андрей прижимал ее все крепче. Хотел запомнить.
— А к самой большой мужской доблести это отношения не имеет?
— Никакого. Просто я такой. Ты такая. Так получилось.
— Но тебе же там понадобятся деньги? — Като говорила вяло, чтобы просто сказать.
— Подожди, — попросил он, — обними меня.
— Давай встанем, — улыбнулась Като. Так говорил ей Рустам, когда предлагал отказаться от сделки.
До заушья Като не дотягивалась. Но острый медицинский запах не давал очнуться. Мимо плыли грязно-желтые шторы, потертые ковры и записка на столе. Так нельзя было жить. И нельзя было умирать. Это был блиндаж во время артиллерийской атаки. Блиндаж — это временно. Как транспорт. Жаль, что она раньше не заказала себе пропуск. За окном грохотал троллейбус и мерзла Юшкова. Это не имело никакого значения. Это точно была не любовь. Может быть, потом, в следующей жизни? Трудно прислоняться через океан, но хочется. Потому что это доблесть и это лучше оргазма.
…Мясо, приготовленное Юшковой, было отличным.
— Так вы точно уезжаете? — жуя, спросила Като.
— Андрей еще не решил. — Настя светилась от счастья. Като уже видела ее такой. Правда, рядом с Марком. Кто сказал, что она глупая?
— Не знаю, Като, не знаю. Может быть. С патриотизмом в лоскутном одеяле трудно.
— Может быть, позвоним Марку? — предложила Настя.
— Тебе сто тысяч, стало быть, лишние? — Като посмотрела на нее в упор.
— Но он там не останется никогда, — жалобно пропищала Настя и пошла за чаем.
— А ты, Андрей?
— Не знаю.
— Жертва вылетела через «Интертур». И подумай, что будет с твоей женой. — Като решительно проглотила рюмку водки. — Предлагаю назвать операцию «Дичь». Во всех смыслах.
Чай Като не попила. Решительно откланявшись, она шла домой и думала, что вскоре перестанет нуждаться в Андрее. Митю тоже можно научить стоять мертво и тихо гладить ее по волосам. Эффект один.
— Митя, — крикнула она с порога, — Марк продается, Андрей уезжает навсегда, что делать-то? Что делать, Митя?
