Чаще всего они мечтали о том, как ее в скором времени оправдают, и они поедут непременно в Италию, где в горах найдут клад, спрятанный разбойниками. Иногда Костя поражался силе воображения своей возлюбленной, иногда приходил в ужас и подозревал у нее помутнение рассудка. Она пряталась в свои мечты, точно устрица в раковину, сжимая их створки с непреодолимой силой, которую не могла превозмочь унылая тюремная реальность. Зная теперь, какие страдания пришлось ей перенести в детстве и отрочестве, он уже лучше понимал тайный язык ее фантазий, видел их защитный механизм, благодаря которому она выживала. Он никогда не расспрашивал ее о прошлом, и однажды она сказала:
— Ты первый мужчина, которого интересует не мое прошлое, а мое будущее!
Впрочем, никак нельзя было назвать ее жертвой, сама Сашенька отказывалась играть роль страдалицы и норовила командовать и править бал во всем. Стоило ему отказаться подыгрывать ей в ее бурных фантазиях, как она раздражалась, сердилась и угрожала, что уже больше никогда он ее не увидит. Опасаясь, что она и впрямь, в силу столь скверного и упрямого характера, откажется приходить на свидания и тем самым потеряет даже ту малую поддержку, которую он ей оказывает, Костя соглашался с ней во всем.
Еще один раз в тяжелой тюремной карете, с конвойными, возили ее в Обуховскую слободу, в седьмую квартиру инженерного дома, для проведения следственного эксперимента, в котором дотошный Морокин хотел убедиться, что, подавая револьвер левой рукой, она могла нанести Лейхфельду именно ту рану, которая была получена несчастным инженером. Роль Лейхфельда играл, разумеется, Кричевский. От прочих чинов Обуховской полицейской части присутствовал Михаил Карлович Розенберг; пристав Станевич наотрез отказался «лицезреть эту особу».
Во время эксперимента по командам советника юстиции Сашенька брала разряженный револьвер, пыталась взводить курок, потом звала Кричевского, стоявшего спиной к ней у зеркала, называя его «Евгений», и протягивала ему револьвер. Костя тянулся за ним и по команде «Выстрел» должен был замереть, дабы Андрей Львович и понятые могли зафиксировать и засвидетельствовать положение его тела и направление ствола револьвера, с учетом пулевой отметины на зеркале и на стене. Повторялась эта мрачная процедура раз пять, пока Морокину не надоело, но в награду он дал влюбленным возможность пообщаться и даже взять друг друга за руки, что, вообще-то, запрещалось тюремным регламентом.
