— Вы так думаете?
— Я кое-что знаю об изобразительном искусстве. Рисунок безошибочно выдает чувство художника к модели.
— Ах, профессор Даркур! Вы ужасный льстец.
«Что да, то да, — подумал Даркур, — и надеюсь, мне удастся охмурить эту тщеславную женщину». Но тщеславная женщина продолжала:
— Тем не менее, мне кажется, с вашей стороны негалантно было намекать, что я могу помнить тридцать седьмой год и тем более — что я в этом году могла уже изучать тригонометрию. Надеюсь, что хотя бы моя внешность не дает оснований для этого.
«Черт! Ей, выходит, лет шестьдесят пять; вот это я ляпнул. У меня всегда было плохо с математикой».
— Уверяю вас, княгиня, что мне ничего подобного даже в голову не приходило.
— Вы сами еще не стары, профессор, и не знаете, что значит время для женщин. Мы пытаемся защититься от него, используя множество полезных орудий. Таких, например, как моя линия косметических средств.
— О да; я желаю вам всяческих успехов.
— Разве вы можете желать мне успеха, если собираетесь разоблачить мой особый знак превосходства, мой рисунок семнадцатого века, как подделку? Но, я полагаю, у вас нет другого выхода, если вы хотите, чтобы ваша книга о le beau ténébreux была правдивой и полной.
— Она не будет правдивой и полной, если вы не расскажете мне, что делал Фрэнсис Корниш в эти годы, о которых я ничего не знаю. И уверяю вас, что я даже не думал упоминать о вашем рисунке.
— Если вы о нем не напишете, кто-нибудь другой напишет. И это может меня погубить. Производство косметики и без того достаточно неоднозначный бизнес, не хватало еще намеков на его связь с подделкой картин.
— Нет-нет, я никогда ни словом о нем не обмолвлюсь.
— Пока эти наброски хранятся в вашей Национальной галерее, опасность будет велика.
— Да, это, к несчастью, так.
— Профессор Даркур, — княгиня явно кокетничала, — если бы вы знали то, что знаете сейчас, о моем рисунке и о том, как я его использую, вы бы отправили те пять набросков в Национальную галерею?
— Если бы я знал, что вы храните ключ к самой интересной части жизни Фрэнсиса Корниша, — очень сомневаюсь.
— А теперь они останутся там навеки?
— Понимаете ли, княгиня, это — государственное имущество. Оно принадлежит канадскому народу.
— Думаете, для канадского народа они когда-нибудь станут очень важны? Индейцы, эскимосы, ньюфаундлендские рыбаки и хлеборобы станут в очередь, чтобы на них посмотреть?
— Боюсь, что я вас не понимаю.
— Если эти рисунки будут у меня в руках, я расскажу вам о Фрэнсисе Корнише такие вещи, которые станут сердцем вашей книги. Рисунки вдохновят меня и освежат мою память.
