Вот точно так же Шва на уроках естествознания находился от меня на расстоянии в шесть дюймов, а я его никогда не замечал. Весьма странно, поскольку я очень даже неплохо замечаю в классе всё, что не имеет непосредственного отношения к уроку. А думая о том, как Айру чуть кондрашка не хватил при упоминании имени Шва, я понял, что необходимо расследование. Оно заняло пару дней, и в результате я узнал кое-что интересное.
Я позвал Айру и Хови на военный совет (так мы, мужики, называем обмен сплетнями). Разговаривать в гостиной было нельзя — там на диване храпел Фрэнки, захватив, как всегда, самое уютное местечко во всём доме. Что-то Фрэнки в последнее время спит целыми днями.
— В шестнадцать лет это обычное явление, — пояснила мама. — Вы, подростки, в пятнадцать заворачиваетесь в кокон и впадаете в спячку на много лет.
— Значит, когда они вылупляются, то становятся бабочками? — спросила сестрёнка Кристина.
— Нет, — ответила мама. — Они остаются всё теми же гусеницами, только большими, волосатыми и вонючими.
Кристина засмеялась, а Фрэнки на диване перевернулся на другой бок и демонстративно выставил зад в нашу сторону.
— А когда ж мы станем бабочками? — поинтересовался я.
— Вы — никогда, — ответствовала мама. — Вы отправитесь в колледж или ещё куда, и вот тогда я стану бабочкой.
При словах «ещё куда» мама посмотрела на меня, поэтому я сказал:
— А может, я останусь здесь на всю жизнь. Возьму сачок и буду дежурить.
— Угу, — сказала мама. — Тогда сачок тебе точно понадобится — чтобы оттащить меня в дурдом.
Когда дело касается Фрэнки, мама всегда говорит о колледже так, будто это само собой разумеется; а вот я и колледж у неё никак не стыкуются. Я взглянул на брата — тот храпел и в ус не дул. Иногда я думаю, что Бог ошибся и отдал Фрэнки часть мозговых клеток, изначально предназначавшихся для меня. Братец может дрыхнуть сутки напролёт, и всё равно у него в табеле сплошные «А»[9]. Я же в своём табеле испокон веков видел только две «А»: в имени Anthony и в фамилии Bonano. Что самое противное — Кристина, похоже, следует по стопам братца; так что мне уготовано судьбой стать позором семьи.
— Пошли, — скомандовал я Хови и Айре, — поговорим в подвале.
То есть там, где мы обычно беседуем о всяких важных вещах.
Подвал у нас из тех, что называют «обустроенными», хотя правильнее было бы назвать его «когда-нибудь-в-перспективе-обустроенным», потому что сколько бы мы ни вкладывали в него труда, всё время остаётся какая-нибудь недоделанная голая стенка. Может, это из-за папы, который вечно портачит с электропроводкой, или из-за дяди, который снабжает нас дешёвым изоляционным материалом, а потом выясняется, что этот материал содержит канцероген. Словом, каковы бы ни были причины, стенки регулярно продолжают оголяться. Тем не менее подвал стал для нас чем-то вроде военного бункера, где мы обсуждаем проблемы национальной безопасности и играем в видеоигры, которые, по убеждению моей мамы, выбьют из моей головы последние мозги быстрее любого боксёра-профессионала. А уж когда мы играем в игры с мордобоем, она вообще выходит из себя.
