— Господин Вертен и его супруга с визитом к господину Малеру, — довольно громко провозгласил адвокат в надежде, что его голос проникнет во внутренние покои, устраняя, таким образом, любые дальнейшие неожиданности, связанные с приходом Берты. Он уже по опыту знал, что в доме, где заправляет сестра хозяина, обычно не приветствуются иные лица женского пола. Еще в первую встречу Жюстина Малер произвела на него впечатление женщины, которая готова пойти на все во имя защиты своего гнезда. Отчасти именно поэтому он настоял, чтобы Берта сопроводила его к Малеру в этот день; адвокату хотелось обезоружить сестру, ослабить ее бдительность. Если предстояло докапываться до глубоко спрятанных истин, то в таком случае хотелось немного выбить сестру или брата из привычной колеи.
Его уловка удалась, поскольку обязанности горничной быстро взяла на себя Жюстина Малер, которая прилетела со свистом воздуха, рассекаемого тяжелой юбкой, и с дробью каблуков. На ней красовался — был ли это тот же самый? — галстук серо-голубого цвета, как и в прошлый раз, подоткнутый за пояс ее широкой белой юбки.
— Господин Вертен? — вопросительно произнесла она.
— Госпожа Малер. — Он кивнул. — Могу я представить мою жену, Берту Майснер?
Жюстина Малер быстро смерила Берту взглядом, как будто снимая с нее мерку для гроба, затем медленно протянула руку:
— Очень приятно, госпожа Вертен.
Берта пожала протянутую руку.
— Собственно говоря, госпожа Майснер. Я сохранила свою девичью фамилию по профессиональным соображениям.
Жюстина Малер с прищуром уставилась на Берту. Эта информация, чувствовалось, столь же неохотно приветствовалась здесь, как и посторонняя женщина в квартире.
— Простите меня, — выдавила наконец из себя сестра композитора. — Отдавая всю себя заботам о своем брате, я не привыкла вращаться в обществе и забываю о всех этих светских тонкостях. Входите же, и добро пожаловать вам обоим.
Вертен вновь последовал за сестрицей в недра квартиры, пересекая наружную прихожую в направлении внутренних комнат. Играла скрипка; какое-то произведение Баха, предположил Вертен, качество звука было вполне хорошим. Его и Берту впустили в ту же самую гостиную, где он и раньше встречался с Малером. Как и в прошлый раз, композитор расположился на кушетке, но на сей раз его рука была в гипсе. На скрипке играла высокая, можно сказать, величественная женщина в длинном белом платье, которое ниспадало складками к ее ногам. Она играла без музыкального сопровождения, и Вертен тотчас же определил исполняемую вещь: чакона для скрипки из «Соло для скрипки, часть 2». Он впервые услышал это произведение еще подростком в имении своей семьи, когда на званый ужин привезли развлекать гостей молоденькую венскую скрипачку, чью-то протеже, немногим старше Вертена, который все еще бегал в штанишках до колен. Вертен хорошо помнил жар смущения, которое он испытывал, когда гости, усевшиеся за ужином, почти не обращали внимания на юную скрипачку, а вместо этого, смеясь, выпивая и звеня серебряными столовыми приборами, продолжали поглощать дикого кабана под соусом из красной смородины. Но в Вертене, посаженном на удаленном конце стола от своих родителей и от их натужной веселости, музыка затронула какую-то глубоко спрятанную струну. Он забылся в ней, как этого никогда не случалось с любым другим музыкальным произведением. Только печатное слово — например, поэзия Шиллера — было до этого в состоянии так захватить его. Но тем вечером, слушая молоденькую скрипачку из Вены, так страстно исполняющую ноты, сочиненные сто пятьдесят лет назад, мальчик был потрясен, он почувствовал в своих глазах слезы и понял, что плачет, только тогда, когда одна слеза упала на край его тарелки с нетронутой едой.
