Юлия улыбнулась, и Лезвин отметил, что улыбка у нее удивительная: шутливо извиняющаяся и нежная, когда она произносила это «нам». Точно не о матери говорила, а мать о своем маленьком: «нам нужно потеплее одеться».
— Ведь понимаете как? Пускай там на переднем плане какой-нибудь дворец, и войско марширует по площади, и какой-нибудь, хоть Наполеон, на коне, и если долго внимательно разглядывать, вдруг замечаешь, что далеко от дворца под деревом привязан ослик. Или еле видный человечек, крошечный, как козявка, тащит, согнувшись, тачку с мешком, или другой на лодке гребет через реку... ну, всякое, и она размышляет, а куда это он гребет? Что он за человек?.. Мало ли до чего додумается человек, когда у него слишком много времени лежать и думать... Я пойду вам кофе приготовлю, посидите.
— Не стоит, ведь я на минутку! — неуверенно согласился Лезвин и неодобрительно чмокнул языком, когда Юлия выходила на кухню. — Я, знаешь, на похоронах был, — сказал он тихо, когда дверь за ней затворилась.
— A-а... Этого? Иванова?
— Ну да. Машин двести такси съехалось. И когда музыка кончила играть — все включили звуковые сигналы. Секунд пятнадцать стоял рев. Прямо рядом со мной один нажал кнопку и держит. Нарушает правила. И смотрит на меня. А я — на него и, как глухой, ничего не слышу. Никто не слышал, ни один милиционер.
Ведь это как прощальный салют. И всем им опять выезжать на линию. Как им запретишь... «Моя милиция меня бережет», — сказал один таксист, когда все кончилось. Я тоже этого не слыхал. Что ему ответить? Правда. На нас лежит эта тяжесть.
— Лежит. Ох как лежит. Тут хуже всего эта бессмысленность, изуверская жестокость, а расчет на копейки. Ну да ладно.
— Ты оружие с собой берешь?
— Нет, не решаюсь. Что ты! Сам подумай — риск. Сумеет сзади тебя по голове... какой-нибудь болванкой. И готово — у них в руках пистолет. А с пистолетом они в десять раз опасней. Нет, нельзя с оружием. Надо так управляться, а вот и кофе едет, я с тобой, пожалуй, еще выпью, а потом вместе и выйдем. Спасибо за картинки, по-моему, ей понравятся. Я скажу ей, что это ты принес.
— Тебя к телефону! — умирающим от скуки голосом простонала Зина и, когда Андрей живо соскочил с дивана, снисходительно добавила: — Не она! Не она!
— Ну и не звала бы, — он приглушил проигрыватель, лениво волоча ноги, поплелся в другой конец зимней террасы и взял трубку. — Да! — сказал он зло.
— Это я, Элла, — нервно запинаясь, проговорил слабый голос. — Прости, пожалуйста... Простите, мне не следует звонить?
