Дома качаются над яром,
Как черные кусты в глуши.
Врывайся, бей, громи, круши
Могучим, яростным ударом!
Гранату — в двери. Взмах один —
Чтоб дымный взрыв навстречу бухнул,
Чтоб стекла брызнули, чтоб рухнул
Кирпичный щебень стен-руин.
И вниз, во тьму, в подвал куда-то…
Короткий блеск и хриплый крик.
За дверью вдруг припасть на миг,
Швырнувши в дым кулак гранаты.
И после кинуться вперед,
Направив грозно штык блеснувший,
Чтоб враг жестокий мертвой тушей
Упал, накрывши пулемет.
Дым стлался в дыры окон. Хрип.
А в потолке разбитом к щели
Оторванный лоскут шинели
Кровавым пластырем прилип.
Боец увидел в мглистом дыме
Жилья уютного разгром
И за игрушками цветными
Сухие ветви под окном.
Кроватка голубой железкой
От взрыва скрючилась в углу,
И сквозь курившуюся мглу
Поплыл известки запах резкий.
Тут жили люди. Здесь был дом,
Уют, спокойствие, отрада
Счастливых граждан Сталинграда.
Теперь здесь гибель и разгром.
Сильнее бейся, сердце! Гуще
Всё тело злым огнем насыть,
Пройди сквозь гибель, чтобы жить
Своей победою грядущей!
И жажду утолит родник,
Но наша месть — ненасытима,
Пусть пуля не просвищет мимо,
Пускай не промахнется штык!
Игрушку тронул он рукою:
Разбитый глиняный конек.
Такую ж и его сынок
Таскал, наверно, за собою.
Где он, ребенок тот чужой?
Где ты, сынок мой синеглазый?
Вдруг смолкли пулеметы сразу,
Раздался мин протяжный вой.
Что там?.. Наверно, гадам жарко.
Взглянул — и от оконных дыр
Бежит в подвал, где командир
Махорку насыпал в цигарку.
«Ты, Антонюк? Бери, крути,—
А самокрутка уж дымится.—
С полсотни потеряли фрицы.
Другим пришлось в овраг ползти.
Для нас работа. Что ж, покурим
И снова созовем ребят.
Начнем их выбивать подряд,
Покажем тем проклятым шкурам!..»
И, на цементный пол садясь,
Григорий закурил устало,
В дремоте. Силы не хватало
С лица стереть и пот, и грязь.
Так, черную сдирая корку
С больших своих тяжелых рук,
Сидит Григорий Антонюк,—
Он жив, дымит себе махоркой.
Он слышит сердца мерный стук.
Оно волною теплокровной
В усталом теле бьется ровно…
