И взгорье и солнце. Пустынность немая.
И мечется пыль желтоватой струей,
И дали, от пыли бледнея и тая,
Бескрасочно льются над сонной землей.
Растаяли краски, дороги и грани
В сухом колыханье гнетущего дня,
В полдневном изморе, в тяжелом тумане,
Который плывет, наполняя меня.
Внезапно сквозь желтое облако пыли
Возник неподвижно огромный утес,
Как сгусток тумана, как мрак в изобилье,
Где серое небо с землею слилось.
Он, как наковальня, возник из тумана
С тяжелою цепью, прибитой к нему.
Ту цепь создавала рука великана,
Теперь же она не нужна никому.
Унылая кузница денежной славы,
Оплот лихоимства, невольничий страх,
Твердыня погибшего града-державы,
Где правил купцов и рабов патриарх!
Пещеры, прорезав унылый песчаник,
Где некогда было людское жилье,
Зияли, как трубы. И башни трехгранник
Торчал над пещерами, словно копье.
Пал город, как витязь, людьми позабытый,
Сломил его голод, сглодала чума.
Разбились заслоны. Распались граниты.
Разрушились стены. Исчезли дома.
Остатки защитников, скудные верой,
В безвестность ушли. Как последний боец
Поднялся над древней стеной желто-серой
Крутящейся пыли неверный столбец.
Он взвился и вдруг безнадежно поникнул,
И то был конец. Тишина на стене.
Вот глыба свалилась, вот камешек скрипнул,
И эхо, как птица, летит в тишине…
И только на улицах в каменных плитах,
Пробитые много столетий назад,
Остались следы пешеходов забытых,
Когорт, колесниц, караванов и стад.
Немые следы поколений далеких
Вспахали шершавый зернистый гранит —
Ободья высоких колес крутобоких,
Стальные подковы арабских копыт,
Размашистый шаг молодого верблюда,
Короткие стуки копытцев осла,
Толпа, что по свету скиталась повсюду
И пыль отовсюду с собой принесла;
