Крушил он мир, сметал народы,
Жег города и степь топтал,
Гнал он орду свою в походы
По вечным льдам кавказских скал.
К нему за барышом и лаской
Шли мутью вспененной реки
Купцы Ирана и Дамаска
И Генуи ростовщики.
Ветра пустынь над ним летели,
Вился он призраком кривым,
И — многорукий идол Дели
Во прах повергся перед ним.
Из глаза идола руками
Хан вырвал лучший диамант,
Швырнул в мешок и взял тот камень
В свой рыжегорбый Самарканд.
Пускай в сокровищницах скрыты
Подарки всех племен и стран,
Но лишь один кусок нефрита
Чтил, как свою святыню, хан.
Быть может, в черных рвах Турана
Иль в оползнях китайских гор
Нашли рабы в подарок хану
Зеленый камень — дивозор.
Бесплотный лунный отблеск стынет,
Глубины моря мреют в нем.
Мертвящий холод в сердце хлынет,
Лишь взглянешь в каменный излом.
Сквозь эту муть мертвеют дали
Бесследных войн, глухих смертей.
А хан обрел в его кристалле
Последний тщетный свой трофей.
И приказал он тот гнетущий
Зеленый камень забытья
Вбить над могилою грядущей,
Как бы печать небытия.
Всё кончилось — все смуты мира,
Весь ненасытный жар души.
Одна лишь прихоть Гур-Эмира
Торчит в кладбищенской глуши.
Зеленоватый, плоскоребрый —
Вот знак для будущих веков,
Исчерчен грамотой недоброй,
Словами древних языков.
И только в книге желтошкурой,
Меж ярких сказок без конца.
Найдешь ты повесть про Тимура,
Про век Железного Хромца.
Итак, не он, владыка-воин,
Принесший миру гнев и меч,
Бессмертья большего достоин,
Но этой древней книги речь.
Он — это смерть глухонемая.
