Сапог моряка, повидавший полсвета,
Башмак торгаша, поднимающий пыль,
Сандальи философа и правоведа,
Обернутый шерстью калеки костыль —
Все тут они вместе стучали, звенели,
Влеклись друг за другом, спешили, неслись,
Ползли на ступени, пороги, панели,
На площади рынков и к крепости ввысь,
Топтались на месте, бежали тревожно,
Смыкаясь в ряды, выступали в поход,
И след их поныне заметить возможно
На старых дорогах и возле ворот.
Подземные тюрьмы, пропахшие тленом,
Омылись дождями. Купеческий склад,
Устроенный тайно в подвале подземном,
Лишь мохом теперь да ужами богат.
И лишь полукружье надвратного свода,
Взлетев высоко, золотится вдали
Да плесенью тянет из мертвого входа.
Покой. Тишина. Усыханье земли.
И вдруг чей-то голос. Задорно и тонко,
Смакуя заученных слов перелив,
Выводит он с милым усердьем ребенка
Повсюду знакомый военный мотив.
И кто-то, видать, босоногий, бывалый,
Бежит по ступеням и топчет траву.
Вот он появился. «Откуда ты, малый?»
— «Откуда? Из школы. А здесь я живу».
Он волосом рыж, и веснушек довольно.
Как солнечный зайчик улыбка лица.
Мешочек для книжек и мелочи школьной.
«Я сторожа сын. Это — служба отца».
И мальчик рукою хозяйственно машет
На город-державу, на выступ горы.
Вот, дескать, хозяйство неважное наше,
Попробуй-ка место найти для игры!
Мальчонка в рубашке из синего ситца,
Живой, светлоглазый, курносый сынок!
Тебе, жизнелюбцу, подростку-счастливцу,
Он мал — этот древний пустой городок,
И старого мира тебе недостанет,
Как этого мертвого ныне плато,—
Тебя на дороги далекие тянет,
Которых досель не изведал никто.
Порыв жизнерадостный и животворный
Тебя понесет далеко по земле,
Курносый парнишка, веселый дозорный,
Мой маленький школьник из Чуфут-Кале!
