Комендант говорил об этом не без оснований. Как только матросы, уйдя с кораблей, присоединились к восставшим рабочим фабрик и заводов, многие командиры не стали ждать их возвращения и с тех пор на кораблях не появлялись. Даже для того чтобы собрать их сюда, дежурной службе пришлось долго рыскать по квартирам. Но и те, что оставались на кораблях, отсиживались в своих каютах.
— …Наша задача сейчас — оторвать матросню от бунтующих рабочих. Завтра вы зачитаете на кораблях эту телеграмму и. объявите, что военно- морское командование целиком поддерживает новый режим и будет впредь выполнять распоряжения Временного правительства. Более того, вы объявите, что командование не возражает против избрания на кораблях комитетов, Советов… или черт их там знает как они будут еще называться. Вы сами и все офицеры должны присутствовать на собраниях, когда эти комитеты будут выбираться. Необходимо заранее позаботиться о том, чтобы в комитеты не попали большевики или попало их как можно меньше. Как вам известно, из тюрьмы выпущены все политические заключенные, и влияние большевиков значительно возросло. Так вот позаботьтесь, чтобы заранее через матросов же, которым вы еще можете доверять, выдвинуть людей авторитетных среди матросни, но не зараженных большевистскими идеями. Нам потом будет легче сладить с этими комитетами.
— Матросы тоже не дураки, они нам не поверят, — сказал Терещенко. — И вообще мне претит это заигрывание с матросней.
— Что же вы предлагаете? — спросил Лесков, и все выжидательно посмотрели на Терещенко. Но тот молчал. Потом махнул рукой и сказал:
— А черт его знает!
В другое время такая реплика в присутствии высшего начальства повлекла бы за собой по меньшей мере внушение. Но сейчас никто не обратил внимания ни на тон, каким это было сказано, ни на то, что Терещенко даже не соизволил приподняться. Это развязало языки и другим.
— Пусть митингуют без нас.
— А вдруг и мы, господа, исподобимся чести быть избранными в эти комитеты?
— И будет меня какой‑нибудь Митюха поучать!
Адмиралы переглянулись, — и Вердеревский негромко сказал:
— Кажется, началась репетиция?
И сразу все умолкли. За вопросом, заданным столь невинным тоном, все угадали осуждение. Офицер не матрос, но и он годами приучался к дисциплине, к беспрекословному выполнению любого приказания старшего: будь это команда или вот так, тоном подчеркнутое осуждение.
Наступило неловкое молчание, оно становилось уже тягостным, когда Вердеревский заговорил:
