— Задержать!
Гордейка видел, как следом за Михайлой бросился Петр, будтб» стараясь задержать его, и они скрылись в ближайшем дворе. Адмирал приподнялся в пролетке и крикнул подбежавшему с той стороны патрулю:
— Поймать смутьяна и привести ко мне!
Но толпа неожиданно сомкнулась, двое патрульных никак не могли протиснуться, поднялась суматоха, и Гордейка хотел уже незаметно улизнуть, когда увидел стоявшего на той стороне улицы мичмана Яцука. Заметил его и адмирал.
— Мичман, отведите юнгу в школу и передайте, чтобы его примерно наказали.
Пролетка покатила дальше, мичман перешел улицу и зло прошипел:
— Следуй за мной!
Толпа уже перекатилась к воротам, за которыми скрылись Михайло с Петром, кто‑то радостно воскликнул:
— Двор‑то проходной, теперь ищи ветра в поле!
Мичман шипел:
— Я тебя в карцере сгною, увалень! Кто этот штатский нахал?
— Не могу знать, вашскородие! — соврал Гордейка. — Прохожий какой‑то.
Пока дошли до Красной улицы, где была расположена школа, мичман немного успокоился и почти миролюбиво сказал:
— Моли бога, что адмирал не спросил, кто такой я. Если бы узнал, что я и есть твой ротный командир, не избежать бы и мне наказания.
Он передал Гордейку дежурному и приказал отвести на гауптвахту на трое суток.
«Вот и поглядел кинематограф!» — с горечью думал Гордейка. И в нем поднялась жгучая злость и на адмирала, и на Михайлу, так некстати вмешавшегося не в свое дело, и даже на дядю Петра, не пожелавшего за него заступиться. Однако вскоре он рассудил, что дядя сделал правильно, иначе его тоже наказали бы.
3
Просьба Петра Шумова была удовлетворена, его списали на действующий флот, на крейсер «Россия». Крейсер базировался в Гельсингфорсе. Петр должен бы ехать туда поездом и попросил мичмана Яцука отпустить на сутки племянника. Однако увольнение в Петроград мог разрешить только начальник школы, и Петру пришлось потратить полдня, чтобы получить разрешение.
Когда пароход отвалил от кронштадтской пристани, над заливом висел плотный промозглый туман. Пассажиры поспешили во внутренние помещения, на верхней палубе осталось только человек шесть матросов, да и те жались к надстройкам. Петр с Гордейкой устроились за трубой, там было тепло и никто не мешал из разговаривать. Собственно, говорил один Петр, Гордейка только слушал.
— Не знаю, когда мы теперь с тобой увидимся, а может, и не придется — на войне всякое бывает. Но я за тебя в ответе перед отцом и матерью, да и перед совестью своей. Я тебя сманил во флот, мне, стало быть, и заботиться о тебе. Моряк, я вижу, получится из тебя хороший, но не в этом суть. Я хочу, чтобы ты стал настоящим человеком, и пора тебе к настоящему делу привыкать…
