За окном над почерневшим лесом поднималась яркая звезда. „Может, Венера?“ — подумалось Порфирию. С этой крупной блескучей звездой он впервые познакомился в Германии, когда от радости-озорства взял и посмотрел на небо в оптический прицел своей винтовки. И поразился надкушенному зернышку.
Венера… Чудное, немного тревожное слово чем-то связывалось с именем лесничихи. Он с волнением, как в юности, смотрел поверх смутной тропинки в темноту, чувствуя, как радужницы глаз до краев заполняются зрачками.
В глубокую заполночь, сморившись, ослабев от ожидания, Порфирий скинул сапоги, разделся и — была ни была — лег в прохладную, непривычно мягкую постель. Пахнущие весенним снегом простыни и чуть солоноватая подушка не давали уснуть. Порфирий то ворочался, обжигаясь собственным дыханием, то замирал и вслушивался в шорохи. Лишь под утро, когда засинелись глазницы окон, он словно провалился в облако, затих, раскинув невесомо руки-ноги.
Проснулся он от гомона птиц, с неистовой радостью встречавших солнце.
Порфирий лежал успокоенный, легкий, блаженно скользил глазами по бревенчатым венцам избы и неожиданно вздрогнул. На полу у стены спала Варвара. Вся сжавшись под куцей телогрейкой, она лежала на боку лицом к стене, подоткнув под голову ладонь. Другая рука ее судорожно сцепила туго натянутую юбку. Голые плоские подошвы ног с опухшими подушечками пальцев словно глядели Петрунину в душу. Он совестливо слез с кровати, оделся и тихо подошел к лесничихе. Осторожно тронул за плечо:
— Варя…
Она испуганно дернулась, вскочила. Запылала лицом, засмеялась в смущении.
— Развалилась я тут, как… не знаю кто.
— Ты ложись по-настоящему, Варя, — задохнулся от нежности Порфирий. — Это я как поросенок. Это мне бы валяться на полу, а я — вона… дорвался. Сроду ведь не доводилось спать на мягком…
— Да чего там! Я понимаю, — заторопилась Варя. — А насчет меня — не беспокойся. Выспалась. Даже сон видала…
Из-под кровати на голоса вылез щенок. Лесничиха быстро подняла его, схватила с полки что-то из еды, — чего Петрунин раньше не заметил, — и затиснула щенка в запечье, загородив тряпьем. Растерянно взглянула на Порфирия.
Здесь, в избе, она вроде робела перед ним. Держалась скованно, сутуло, тиская ладони, похрустывая пальцами, и все старалась не глядеть на стол, не уступающий по яркости плакату.
Петрунин не спеша, торжественно распеленал котелок, еще дышавший теплом, поднял крышку, улыбнулся:
— Перепрел супец, перетомился. Ждали мы с им, ждали хозяйку, да и заснули.
