— А ну, не тронь! — неожиданно грозно ответила женщина, выпрямляясь в свой немалый рост. Подняла мотыгу: — Отойди от оружия!
— Да ты что? — стушевался он, заметно отступая. — Нужна мне твоя пушка… — И, чтобы сохранить солдатское достоинство, не спеша, петухом уселся на пенек. Засмеялся: — У меня, может, есть поболе твоей…
Женщина хмуро подошла, стянула ремнем податливый стан, надела куртку, укрылась платком, забросила за спину ружье и, так и не взглянув на сидевшего солдата, сутуло, стараясь не задеть сапогами дубки, возвратилась на прежнее место. На вид ей было лет тридцать, не больше.
Снова часто затюкала тяпка. Радостно, взахлеб считала чьи-то годы беспечная кукушка. В перепутанных, клейких от распускавшихся листьев ветвях кувыркались, сшибаясь, затевая семьи, пичуги.
— Может, подсобить? — шутливо предложил Петрунин, стараясь вызвать лесничиху на разговор. Заранее знал, что она пошлет куда подале, и уже приготовил на этот случай слова, чтобы заговорить ее, завлечь, чтобы взглянула она по-доброму, тепло темно-серыми, красивыми вблизи глазами. И тогда он пойдет своей дорогой — дальше, дальше, сквозь дубняки, осинники, ореховые чащи…
Она молчала, спешно обрабатывая землю. Мотыга так и металась вокруг тонкого ростка. Казалось, вот еще одно лишнее движение сухопарой неженской фигуры — «будущий дуб, подрубленный под корень, отлетит подкошенной былинкой. Но руки у лесничихи работали умело. В то время как ноги в рассохшихся стертых сапогах переступали тяжело, мужиковато, руки двигались легко и изворотливо. Даже трудно их было разглядеть.
Петрунин сидел на дубовом пеньке, потирая пальцами медаль „За отвагу“, косясь на голые женские ноги с голубыми жилками на подколеньях. Тонкая, цвета картофельных ростков кожа была натянута туго, до прозрачности, и ему привиделось движение крови. Петрунин затаил дыхание. В ушах, как давеча сквозь землю, послышались гулкие удары сердца.
Лесничиха мельком оглянулась, и лицо ее вдруг заполыхало. Петрунин вскочил, ободренный ее замешательством. Храбро приблизился сзади.
— Эх, и подмогну! — Забыл солдат, что плохой он помощник, сроду не держал крестьянского „струмента“.
Она молча продолжала свое дело. Тогда он широко расставил руки и обхватил ее, как бы с целью отобрать мотыгу. Женщина дернулась, и его руки соскользнули с черенка, задержались на упругих грудках.
— Эх, и…
Развернувшись, она с силой залепила ему в нос твердым, как камень, кулаком. Петрунин, охнув, зажал лицо ладонями.
