Порфирий привычно огляделся и свернул к необъятному старому дубу. Вскарабкался, скользя, по его ребристой коре сажени на две вверх, засунул руку по самое плечо в мягкую теплую гниль дупла и вынул завернутую в тряпку пачку денег. Спрыгнул громко, взметывая снег, и, чуть прихрамывая, зашагал к темневшейся за кустами сторожке, которая, как никогда, показалась ему нищей и растерзанной. Подошел, отворил дверь.
Варя лежала на кровати — лицо бледное, какое-то озябшее. Но глаза смотрели радостно, светло. Улыбнулась укоризненно:
— Ждала тебя всю ночь. Ушел и не сказал куда.
— Дела тут были… Выпил я, — предупредил он. — Вота…
Сел на табуретку. Бедная изба: даже чистота, порядок не могут ее сделать обжитой. Одна лишь постель и выручает…
— Захворала, что ль? Лицо вон, гляжу, как вроде мутное.
— Мутит меня что-то…
— Может, рак? — испугался Порфирий, недавно услыхав о новой на земле болезни.
Варя покраснела, засмеялась:
— Дурачок… Подойди-ка сюда. Обниму тебя, родненький, что-то скажу… Сама не верю… Ой, как пахнет от тебя, не подходи!
— Варя… — шептал он, обжимаемый теплыми руками. Чувствовал, как подступает прежняя тоска. — Давай уедем… Куда-нибудь подальше.
Она смеялась тихонько, счастливо.
— Пьяный ты. Потом поговорим. Сейчас не хочу.
— Нет, слушай, женка! — совсем потерял голову Порфирий. — Я тверёзый. Я поднял палец к губам: — Тс-с… Я тут, пока ты домовничала, тебе подарок приготовил. Гляди! — И, рванув на груди пуговицы, выпростал из-под шинели сверток. — Во! И дом обставим, и коровку заведем…
Варя приподнялась над подушкой и непонимающе глядела на сверток. Развернула, понюхала зачем-то деньги.
— Откуда? — спросила удивленно.
Петрунин опустился на колени.
— Расскажу тебе все как на духу. Потому как… — Он стукнул себя в грудь. — Одна ты тут! — И, путаясь, кашляя, объяснил, откуда столько денег: — Сроду не работал с такой силой! Раньше я — что? Только брал от природы. А теперь я сам, сам, вот этими граблями! — Глядел на руки с гордым изумлением.
Варя отодвинула деньги, поднялась, натянула платье. Походила по избе, тиская ладонями виски. Остановилась.
— Так один все и делал?
— Один! — восхищенно ответил Порфирий. И тут же начал ее успокаивать: — Да ты не больно убивайся. Не сломался ведь, живой!
Она все думала о чем-то, сжимала виски.
— Как же так? От силы — ну штук восемьдесят ты мог бы наготовить в тех местах. Если выборочно, как и полагается в поречьях… Или, может, все подряд голил?
— С головой работал. С выбором.
