— Рабочих мало, — ответила она. — Поэтому… А вообще-то я давно сама, по доброй воле. Не могу смотреть на голые заплешины.
— Какая ты, Варя… — улыбался Петрунин.
— Тут было бомбами сильно изуродовано, — словно оправдывалась она. — Партизанов всё немцы выбивали. Изворонили… Помаленьку засыпала, подсаживала семечками.
— Те, что окапывала, сеянцы?
— Ага, из желудков… Питомник-то в войну совсем заглох.
— И при немцах сажала? — Он насторожился.
— Эти — нет, эти уж при наших. А есть, что и при фрицах сеяла… А что? — Она посмотрела на него, слегка нахмурилась.
— Чудная ты… — засуетился Порфирий, отыскивая на» столе плитку шоколада. Нашел — тут же, под рукой, — протянул Варе, коснувшись, как помадой, ее влажных губ.
Она лизнула языком коричневое пятнышко и отстранила голову:
— Это на потом. Не надо сразу всё-то…
Долго сидели полуобнявшись, слегка покачиваясь. Варя совсем захмелела. Она с напряжением смотрела на его лицо, на светлый ежик волос, шептала: — Двадцать три тебе года… — Ему было больше тридцати, но он молчал. — И все я о тебе знаю. — Смотрела в глаза. — Все-все! Чистые твои глаза, хорошие, как речка. Так все и видать до самого-самого донышка…
— Варюша!
— А я темная. — Она продолжала шептать. — Извороненная вся… Уходи, Порфирий. Хватит…
Петрунин чувствовал, что, встань он сейчас, она умрет, — Точно угадав его движение, она еще крепче притиснулась к нему, жалобно, тоскливыми глазами впилась в его острые зрачки.
— Нельзя нам вместе…
— Это почему же? — удивился он.
Варя потерла виски, прикрыла глаза ладонью.
— Сама не знаю, как все получилось. Что мы сидим вот так… близко. Незнакомые были — и вдруг… пожалуйста.
— Куда уж больше знакомиться, — засмеялся Петрунин. — Да я тебя вроде и раньше видал. В самом начале войны. Это не ты мне кинула на грудь букет цветов? Я еще кричал тебе, и ты мне кричала.
— Может быть… — кивнула она. — Тогда мы, девчонки с одного класса, многих провожали.
— А я, может, всегда о тебе вспоминал, — взволнованно сказал Порфирий. — Ты еще тогда была в белом таком…
— Все тогда были нарядные…
— Может, я шел к тебе, только к тебе, — еще более-взволнованно сказал он.
— Зря шел… Нельзя нам жениться.
— Ну и что! — задохнулся от таких ее слов Порфирий. Но тут же спохватился: — Это почему?!. — Она молчала. — Может, болеешь? — спросил он осторожно.
Она продолжала молчать.
— Может, это самое… — Он искал слова. — По женскому что?
Она рассеянно кивнула головой.
— Мне все одно! — снова загорелся он. — Да я тебя!.. Ухаживать буду за тобой. Холить. Поправишься ты, Варя… Я такие травки знаю… женские. Вылечу. Как на курорте будешь у меня, увидишь!
