Ты ли, ожиревший от свершения правосудия человечек с незапоминающейся малороссийской фамилией, будешь творить великое таинство обвинительного приговора от имени Российской Федерации? И кто из смертных способен исполнить это приговор?
Вы слышите всё, чёрные предки мои! Вы видите всё, белые братья мои! Вам известны незримые замыслы еле слышного сердца моего. Совсем уж немного осталось листвы на обветренных бульварных клёнах, чтоб и я, сорвавшийся лист, пал под штиблеты незрячих прохожих в индейских зарослях московского парка Сокольники.
Ведь знаю я из тайных снов, что в то самое мгновение, когда земля и небо поменяются местами, когда блеснет искра последнего костра, каменный Джим рассмеётся над парижским надгробием и подмигнёт мне.
Ведь помню я, как справедливый и кровавый капитан Сильвер, откашливаясь от кипящего рома, прохрипел о том, что протянет мне руку, что в мире том, что в мире этом.
И знаю я, как разорвавшаяся от инсульта голова Бодлера, лизнула землю языком проклятий и последние слова этого ненавидящего дьявола стали первыми словами моей любви.
Проклятье!
О ты, непостижимо светлый Селигер! Гробницей льда встаёшь ты в январе. И по холодной коже твоей идут к заброшенным островам вооружённые духом отшельники. Они палят костры из священного карагача, они роют подземные убежища в промёрзшем, как человечья душа, грунте. Они уходят. Они молчат. И в этом страшном молчании больше смысла, чем во всех, когда-либо произнесённых разговорчивыми мудрецами, словах. Я слышу эту гробовую тишину, вдыхаю чёрный пепел, утоляю жажду кровью врагов и ничего не жду.
— Тушинский суд! Приготовились на выход.
Государство создаётся для того, чтобы в нём жить. Поэтому счастлив тот, кто сумел построить государство в самом себе, чтобы дух властвовал в нём при помощи ясного и гибкого ума и непоколебимой воли. Свободен не преступивший законов такого государства. И бессмертен вечный кочевник.
Я никому не верю, поэтому моё государство состоит из одного человека и не имеет территориальных границ. Оно твёрдое и вместе с тем зыбкое, оно убеждённое и нерешительное, тайное и откровенное. Я никому не верю, но это осознанное и принципиальное неверие.
Когда-то границы моего мира были открыты, а окна дворца обращены наружу. Теперь они обращены внутрь.
Когда-то меня болезненно интересовало отношение иных существ ко мне. Теперь меня интересует лишь собственное отношение к другим формам существования.
Я перестал размышлять о добре и зле, потому что добро бесконечно и непостижимо, а зло ничтожно и бессмысленно. Я перестал рассуждать о лжи и справедливости, ведь чья-то ложь может оказаться единственной правдой обо мне, а моя правда часто вводит других в заблуждение. Смысл слов недоступен. И когда я проникаю в суть одного лишь сказанного, вырванного из хаоса контекста слова, то предо мной открывается бесконечность разума, такая непостижимая глубинна ясности, что меня охватывает первобытный ужас! Я чувствую присутствие Великого и Древнего, того, кто устроил мир. Но я не верю в его существование. Я не верю ни людям, ни камням. Не разделю весенней радости цветущих слив, не доверяю вагоновожатому, направляющему трамвайный вагон по лини Братцево-Сокол.
