— А куда папа поедет?
— Папа уезжает на войну…
Слезы катятся по щекам мамы. Начал реветь и я. Так, зареванного, мама выносит меня на двор, и я оказываюсь на руках у отца. Помню, как, дохнув на меня горьким запахом табака и водки, отец до боли крепко прижал меня к себе и, поцеловав в обе щеки, вернул матери.
Выймовские хутора расположились близ Красноярска в Шалинской волости по обеим сторонам горного кряжа вразброс друг от друга, как и в далекой Эстонии. Крестьяне, переселившиеся сюда из Прибалтики, облюбовали две долинки и, ни у кого не спросясь, самовольно вымерили на каждую семью по квадратной версте казенной земли. Когда несколько лет спустя власти все же поселок обнаружили, то первым делом обложили всех податями и налогами, а затем переименовали его в «участок Самовольный».
Наш хутор стоял на левом берегу небольшого ручейка и был предпоследним в долине. Ниже, у реки Базаихи, в версте от нас выбрал себе место рыжий Куста, предприимчивый и хитрый мужик. Построив на реке мельницу об один постав, Куста сразу же стал зарабатывать на помоле, а вскоре возвел и жилье.
Грянула война. Мужское население забрали в солдаты. Куста же съездил в волостное правление и… освободившись от мобилизации, жил себе припеваючи.
Как-то зимним вечером, когда бабушка, мама и тетя Мария под монотонное жужжание веретен пряли лен, а дед — один из основателей Выймовских хуторов, воздев на нос очки, чинил валенок, Куста ввалился к нам на кухню вместе с облаком морозного воздуха.
Мы с двоюродным братом Вальтером уже спали и проснулись от громкого «Тере ыхтуст»>{1}. Куста принялся сбивать кнутовищем снег с валенок и, как был в громадной бараньей шубе, присел к столу.
— У вас ведь двое в окопах? (На фронт взяли и дядю Александра). Так вот: власти в волости сказали, если кто хочет, может взять к себе в работники двух военнопленных…
Дедушка Иозеп долго дымит трубкой и, наконец, говорит:
— Двое нам ни к чему… Один бы пригодился. Крестец у меня ломит, и пальцы вот тоже сводит, — и дед подымает заскорузлые руки со скрюченными пальцами.
— Если двух не хочешь, не бери, никто не заставляет. Возьми одного. Но затребуй двух, а если дадут, можешь другого отдать мне.
Дед пыхтит трубкой и ничего не отвечает.
— Да ты не бойся, тут дело чистое, — уговаривает Куста. Так появился у нас в семье венгр Шандор. Мы с Вальтером ходили за ним следом и на почтительном расстоянии следили за ним, когда он таскал скоту сено или колол дрова. Говорить с ним мы не могли — он знал только свой, венгерский язык, и немного по-немецки. Стоило ему улыбнуться, как мы, осмелев, подходили к нему ближе; нахмурит брови, густые, черные — бежим прочь. Улыбался он, однако, редко.
