Бабушка Прамчука рассказывала, что у ее отца, прадеда Анатолия Николаевича было сразу две жены: хоть и ездил от по Европе и даже французский выучил, а кровь не заменишь. Уже был лет десять как женат, сына имел да вдруг приглянулась ему молодая, красивая, голубоокая — он и привел ее в дом. Она вскоре дочь родила — бабушку Анатолия Николаевича, а первая жена не выдержала такой семейной жизни, вышла как-то на мороз в одной ночной сорочке и за три дня сгорела от воспаления легких. Сын ее порвал все отношения с отцом, на еврейке женился, а его сын потом комиссарил в Хакасии.
Как хорошо в дачном поселке! — тишина, цветами пахнет, лесом. А сейчас будет ледяной душ. Придурки, честное слово!
Но ледяного душа не последовало. Ирма Оттовна лежала на кушетке, закрывшись пушистым пледом.
И все ей мало, чухонке, создал такой быт, такой покой — ешь, что пожелаешь, поезжай, куда захочешь…вон, плед привез …Такой же плед он привез и Аглаи, та от восторга его чуть в объятиях не задушила — живая, несмотря на возраст, ведь уже гнет к сорока, остроумная и любящая его медсестра, а эта…
Возле Ирмы Оттовны сидел сын, Николай.
— Обед на кухне, — прошептала. Бледные узкие губы, стрелочки морщин.
Николай встал. Внешними данными он не отличался. Дочки получились хорошенькими, обе, и Марта, и Олюшка походили друг на друга так сильно, точно были близняшками; и разница в возрасте — пять лет — совсем не ощущалась. Марта молодо выглядит. А сын, да — невидный. И к тому же малоспособный. Хорошо, что отец всегда поможет, сейчас вот для него и для его жены, Любы, начнет строить пристройку, а так — ни на что не годится.
— Мне нужно с тобой поговорить, папа.
— Поговори.
— Выйдем.
Вышли на веранду, сели за стол. Пчела завертелась, зажужжала.
— Ну чего тебе?
— Понимаешь, такая сложная ситуация… — Николай поднял брови, как Пьеро.
— И сколько тебе? Тысячу? Две?
— Ты меня не так понял.
Вот дурак, Анатолий Николаевич вздохнул, ничего из парня не получится, дают бери, бери да поскорее! А уж потом и свою просьбу выкладывай.
— Ну говори, не тяни резину!
— Ты мать обижаешь.
— Что она тебе сказала?
— Не она — Марта. Мать болеет, а ты даже сейчас не можешь…
— Чего я не могу!? — Анатолий Николаевич хлопнул ладонью по столу. Звякнула серебряная ложечка в бокале. — Я все могу, а ты вот что можешь!? Молоко на губах не обсохло! Ты хоть что-то без отца можешь?! Куда суешься, сиди и попискивай со своей Любкой! Он меня вздумал учить!
Николай, побледневший и сгорбившийся, исподлобья смотрел на отца.
