— Сашенька, s’il vous plaît, — вытирал руки салфеткой Саблин.
Холодный нож вошел в лобок, как в белое масло: дрожь склеившихся волосков, покорность полупрозрачной кожи, невинная улыбка слегка раздвинутых половых губ, исходящих нечастыми каплями:
— Прошу, ангел мой.
Лобок лежал на тарелке перед Ариной. Все смотрели на него.
— Жалко такую красоту есть, — нарушил тишину Мамут.
— Как… ангел восковой, — прошептала Арина.
— Господа, дорога каждая минута! — поднял бокал с бордо Саблин. — Не дадим остыть! Ваше здоровье!
Зазвенел хрусталь. Быстро выпили. Ножи и вилки вонзились в мясо.
— М-м-м… м-м-м… м-м-м… — Жующий Румянцев затряс головой, как от зубной боли. — Это что-то… м-м-м… это что-то…
— Magnifique! — рвала зубами мясо Румянцева.
— Хорошо, — жевал Настину щеку отец Андрей.
— Повар у тебя, брат… того… — хрустел корочкой Лев Ильич.
— Прекрасно пропеклось. — Мамут внимательно осмотрел насаженный на вилку кусок и отправил в рот.
— Четверть часа… м-м-м… на углях и три часа в печи… — бодро жевал Саблин.
— Очень правильно, — кивал Мамут.
— Нет… это что-то… это что-то… — жмурился Румянцев.
— Как я обожаю грудинку… — хрустела Румянцева.
Арина осторожно отрезала кусочек лобка, отправила в рот и, медленно жуя, посмотрела в потолок.
— Как? — спросил ее Мамут, прихлебывая вина.
Она пожала пухлыми плечами. Мамут деликатно отрезал от лобка, попробовал:
— М-м-м… сметана небесная… ешь, пока теплое, не кривляйся…
— Сашенька, а что же ты? — Увлажнившиеся глаза Саблина остановились на жене.
— Александра Владимировна, не разрушайте гармонии, — погрозил пальцем Румянцев.
— Да, да… я… непременно… — Саблина рассеянно вглядывалась в безглавое, подплывшее соком тело.
— Позвольте-ка, матушка, вашу тарелку, — протянул руку отец Андрей. — Вам самое деликатное полагается.
Саблина подала ему тарелку. Он воткнул нож под нижнюю челюсть Настиной головы, сделал полукруглый надрез, помог вилкой и шмякнул на пустую тарелку дымящийся язык:
— Наинежнейшее!
Язык лежал мясистым знаком вопроса.
— Благодарю вас, батюшка, — с усталой улыбкой Саблина приняла тарелку.
— Ах, какая все-таки прелесть ваша Настенька, — бормотала сквозь мясо Румянцева. — Представьте… м-м-м… всегда, когда ее видела, я думала… как вот… как мы будем… м-м-м… как… нет, это просто потрясающе! Какие тонкие изящные ребра!
— Настасья Сергеевна была удивительным ребенком, — хрустел оплавленной кожей мизинца Лев Ильич. — Однажды я приехал прямо с ассамблеи, устал, как рикша, день жаркий, и натурально, по-простому… м-м-м… решил, знаете ли, так вот прямо в…
