Монахиня? Я впервые заметила, что она не в пестроцветном платье придворной дамы, а в серой одежде и монашеском покрывале, оставлявшем открытым только лицо. Но я всегда считала, что монахини чуждаются Древнего Учения и не покидают монастырских стен после принесения окончательных обетов.
— Преподобная, — повторила она. — Война перевернула все обычаи. В прошлом году аббатство Канты Дваждырожденной уничтожили Псы. Мне удалось бежать, и я вернулась к Крунисенде — ведь я дала обет уже после ее обручения. Канта Дваждырожденная некогда сама обладала Древним Знанием, и мысли ее дочерей — не те, что в иных аббатствах. Однако я назвала тебе свое имя, нет ли другого и у тебя?
Эта монахиня была похожа на Эфрину, а главное — она была той, кем была, и я знала, что вправе ей довериться.
— Мое истинное имя — Клазил, что дано мне согласно обычаям народа моей матери…
— …волшебницы Эсткарпа! Теперь тебе потребуется вся их мудрость, если ты хочешь совершить то, зачем сюда явилась.
— Расскажи мне все известное об этом проклятии, потому что Эйнина, похоже, настигло именно оно.
— Рассказывают, будто основатель благородного Дома Лигарета, к которому принадлежит моя госпожа, пытался овладеть Древним Учением, но, не имея ни терпения, ни выдержки, чтобы идти дорогой знания, несся по ней такой рысью, что отпугнула бы любого здравомыслящего человека. Он посещал строения Древних, и однажды после подобного похода привез себе жену. Как раз в этой комнате находилась их спальня. Детей у них не было, что очень удручало лорда Лигарета, желавшего иметь наследника. И поскольку он непременно решил доказать себе, что отсутствие детей — не его вина, тайком завел себе наложниц, прижив от одной из них сына, а от другой — дочь. Но только последний глупец может думать, что подобное можно сохранить в тайне.
Однажды ночью он вошел к своей жене и остолбенел — она восседала в высоком кресле, вроде того, что он занимал в главном зале, когда творил суд. Перед ней на скамейках сидели его наложницы, держа на коленях своих детей. Они смотрели прямо перед собой и были как бы не в себе.
Лорд подошел к жене, грозно вопрошая, что такое она затеяла. Издевательски улыбаясь, она отвечала, что поступает так лишь ради его удобства — пусть-де эти женщины лучше будут находиться у него в доме, чем таскаться ему к ним по ночам в любую непогоду, чтобы удовольствовать свою похоть…
Она поднялась, а он почувствовал, что не может шевельнуться. Она сбросила платье и все подаренные им драгоценности и швырнула все это на пол. Наряды тут же обернулись грязными отрепьями. Затем, обнаженная и прекрасная в лунном свете, она подошла к окну и ступила на подоконник. Оттуда она, обернувшись, глянула на Лигарета и произнесла слова, что до сих пор не забылись:
