— Стихи мои.
Хаким ехидно усмехнулся..
— Мы в этом не сомневаемся. Мы о другом спрашиваем: вы их сочиняли при хорошем или при плохом настроении?
Махтумкули ответил с тем же спокойствием:
— Я слышал, вы ученый человек, господин хаким, стихов прочитали, видимо, немало. Мне не пристало объяснять вам смысл слов.
Хаким искоса метнул быстрый взгляд на Абдулмеджит-хана, привычно подавил поднимающееся раздражение и произнес все тем же ровным тоном:
— Что ж, прочитайте вслух стихи, а мы постараемся, их понять.
Для Махтумкули была ясна тонкая игра Ифтихар-хана: он хотел, чтобы поэт сам произнес кощунственные слова. В этом был особый расчет. «Что ж, — подумал поэт, — если ты хочешь, мы удовлетворим твое желание — кто поднял голову, тот бросил жребий».
— Значит вы хотите, чтобы я. прочитал вам эти стихи вслух? — спросил он.
— Вот именно! — сказал Ифтихар-хан. — Именно этого мы и хотим!
— Хорошо, — сказал Махтумкули, — я не могу не выполнить столь приятную просьбу.
Он положил листок на ковер и, глядя на глубокую просинь неба в фигурной решетке окна, начал читать на память:
Мир, одержимый суетой,
Грешит безумными делами.
В Каруны метит род людской,
Все ныне стали крикунами.
О царство непроглядной мглы!
Пустуют нищие котлы;
Народ измучили муллы
И пиры с их учениками.
Где честь? Где верность и любовь?
Из горла мира хлещет кровь.
Молчи, глупцу не прекословь,
Страна кишит клеветниками.
Язык мой против лжи восстал —
Я тотчас палку испытал.
Невежда суфий пиром стал,
Осел толкует об исламе.
Достойный муж, как трус, дрожит;
Красавица забыла стыд;
Шах, как змея, народ язвит,
Хан вьется вороном над нами.
Хаким поднял руку.
— Довольно!.. — в голосе его прозвучал гнев. — Значит, говорите, что шах, как змея, народ язвит?.. А как вы думаете, если бы стихотворение ваше попало не ко мне, а к другому хакиму, более ревностному в соблюдении законов, что бы он с вами сделал? Аллах свидетель, вы непонятны для меня. Другие поэты воспевают трон и корону, слагают дестаны во славу шах-ин-шаха, а бы… Вы, я вижу, сами не знаете, что творите.
— Знаю, господин хаким, знаю! — с достоинством возразил Махтумкули.
— Нет, не знаете! — твердо сказал хаким. — Если бы знали, не подставляли бы голову под топор палача.
— Меня смерть не страшит.
— Не страшит… За жизнь цепляется даже муравей. Не представляйте себя отшельником, поэт.
— Я не отшельник, господин хаким, — ответил Махтумкули. — Мне не чужды радости жизни. Но если бытие беспросветно, зачем человеку бренное тело?
