— Дождитесь кассеты…
— Не будет никакой кассеты. Да лично я сто раз плевал на эти кассеты. Для меня это вообще не вопрос. Вопрос в другом. И это другое сводит меня с ума. Я во что бы то ни стало должен узнать, почему женщина, высоко ценимая в своем кругу, красивая, умная, современная, отлично интегрированная, в которой муж души не чает, которой подруги, по большей части еврейки, не устают льстить и восхищаться, позавчера решила обвешаться взрывчаткой и пойти в общественное место, чтобы поставить под сомнение все то, в чем государство Израиль доверилось арабам, которых оно приняло в свое лоно, в число своих граждан. Вы понимаете, насколько все серьезно, доктор Джаафари? Конечно, мы ожидали вероломства, но не с этой стороны. Я проанализировал все, что связано с вами обоими, — ваши отношения, привычки, грешки. Результат: я ничего не в состоянии понять. Я, еврей и офицер израильской армии, могу только мечтать о тех почестях, которые ежедневно оказывает вам город. Вот что сбивает меня с толку.
— Не пытайтесь воспользоваться моим физическим и душевным состоянием, капитан. Моя жена невиновна. Ее ничто, абсолютно ничто не связывает с фундаменталистами. Она никогда с ними не встречалась, не разговаривала, не думала о них. Моя жена пошла в этот ресторан обедать. Обедать. Не больше и не меньше. А теперь оставьте меня в покое. Иначе я сдохну.
С этими словами я кладу руки на стол крест-накрест, опускаю на них голову и засыпаю.
Капитан Моше возвращается снова, снова и снова… К концу третьего дня он открывает дверцу крысиной норы и жестом приглашает меня выйти.
— Вы свободны, доктор. Можете возвращаться домой, к нормальной жизни — если сумеете…
Я беру пиджак и бреду по коридору; офицеры в рубашках с закатанными рукавами и нетуго завязанных галстуках молча провожают меня взглядами. Словно стая волков, они смотрят, как уходит жертва, которой, казалось, уже не выбраться. Человек с каменным лицом протягивает мне из окошечка часы, связку ключей и бумажник, велит расписаться в получении вещей и резким движением захлопывает дверцу. Кто-то провожает меня до выхода из здания. На крыльце на меня обрушивается дневной свет. Погода прекрасная, город залит солнцем. Уличный шум возвращает меня в мир живых. С лестницы я несколько минут смотрю на привычный бег машин, слушаю гудки. Народу немного. Квартал какой-то тоскливый. Деревья, которыми обсажена улица, душу не веселят, а зеваки, что шатаются по ней, так же унылы, как их тени.
