Внизу стоит большая машина с включенным двигателем. За рулем Навеед Ронен. Он выходит из машины и, опираясь локтем на дверцу, ждет, когда я спущусь. Я тут же понимаю, что освободили меня не без его вмешательства.
Когда я подхожу, он хмурится. Из-за моего распухшего глаза.
— Тебя били?
— Я сам ударился.
Он не верит.
— Правда, — говорю я.
Он не настаивает.
— Отвезти тебя домой?
— Не знаю.
— Ты неважно выглядишь. Надо принять душ, переодеться, что-то съесть.
— Фундаменталисты прислали кассету?
— Какую кассету?
— С записью теракта. Известно наконец, кто себя взорвал?
— Амин…
Я делаю шаг назад, отстраняясь от его руки. Теперь я не выношу, когда до меня дотрагиваются. Даже если хотят ободрить и успокоить. Мои глаза впиваются в глаза полицейского.
— Если меня выпустили, значит, точно известно, что моя жена тут ни при чем.
— Давай я отвезу тебя домой, Амин. Тебе нужно набраться сил. Сейчас это самое главное.
— Если меня выпустили, Навеед, постой… если меня выпустили, значит… Что показало следствие, Навеед?
— Что ты, Амин, здесь ни при чем.
— Только я?..
— Только ты.
— А Сихем?..
— Чтобы тебе выдали ее тело, придется заплатить специальный налог, кнасс. Таковы правила.
— Штраф? А с каких пор действуют эти правила?
— С тех самых пор, как смертники-фундаменталисты…
Я прерываю его, грозя пальцем.
— Сихем не террористка, Навеед. Постарайся это запомнить. Уж я-то знаю. Моя жена — не убийца детей. Я понятно выразился?
Я поворачиваюсь и иду сам не зная куда. Не надо отвозить меня домой, класть мне руку на плечо. Не хочу никого видеть — ни рядом, ни вообще.
Ночь застает меня на какой-то набережной; я гляжу на море. Как я прожил этот день — понятия не имею. Кажется, где-то спал. После трех суток, проведенных в тюрьме, я совершенно потерял человеческий облик. Пиджака у меня нет. Видимо, я забыл его на какой-то скамейке или его украли. На брюках — огромное пятно, на рубашке засохли капли блевотины; смутно припоминаю, что меня выворачивало у какого-то перехода. Как я добрел до этой вымощенной плитами террасы над морем? Не имею ни малейшего представления.
Вдоль берега, сверкая огнями, проплывает теплоход.
Чуть ближе волны яростно бьются о скалы. Их грохот болью отдается у меня в голове.
Бриз меня освежает. Я подтягиваю колени к груди, зарываюсь в них подбородком и слушаю звуки моря. Мало-помалу мой взгляд туманится; рыдания подкатывают к горлу, клубятся там, все тело начинает содрогаться. Я закрываю лицо ладонями, и череда стонов превращается в вой одержимого, тонущий в оглушительном шуме волн.
