Дело об убийстве Рощина-Инсарова | страница 9



– Чтоб удостовериться своими глазами!

Рощин встречает его на пороге:

– Нельзя, там женщина!

Даже Антиной [12] , вероятно, когда просыпался, не был особенно интересен. А Рощин-Инсаров не был Антиноем. Это был поживший, очень поживший мужчина.

Перед молодым, красивым Маловым стоял, в утреннем «неглиже», человек, с поредевшими волосами, с черными зубами, с красными от кутежей глазами, с дряблой, отвисшей кожей лица.

«И на эту полуразвалину променять меня, – меня!»

– Мне надо с тобой поговорить!

– Сейчас… Я оденусь, мы пойдем, и я к твоим услугам… Здесь неудобно…

Бедняга Рощин, вероятно, больше всего боялся, чтоб его «дама», услыхав разговор, не закатила ему потом сцены.

Рощин начал умываться. А Малов, ходя по комнате, задавал ему вопросы:

– Сколько платишь за комнату?

– Столько-то.

– Недорого.

Рощин умывался долго и старательно принялся чистить себе щеткой ногти.

Это уже похоже на издевательство!

Этот jeune-premier, занимающейся чисткой ногтей в то время, как у его собеседника, – он знает, – разрывается сердце на части. Г-ну Малову особенно действовала на нервы эта чистка ногтей.

Он не выдержал и начал:

– Ты понимаешь, что в деле, о котором я хочу с тобой говорить, задета моя честь…

– Если вы видели когда-нибудь Рощина в роли Кречинского или Пропорьева в «Цепях» [13] , – рассказывает, со слов г. Малова, его одесский защитник, – вы слышали тот смех, с которым он сказал эту фразу:

– Какая там честь!..

Г-н Матов не помнит. Что произошло. Он выхватил револьвер. Что-то упало. Он куда-то побежал…

Тут есть две фактические «странности».

Во-первых, г. Малов, особенно интересовавшийся Рощиным, не знал того, что знали все: что Рощин живет не один.

Ведь расспрашивал же г. Малов кого-нибудь о Рощине. А с кем «живет» актер, – это вы нехотя узнаете. Всякий разговор об актере или актрисе начинается у нас, обыкновенно, с того, – с кем он или она «живет». Таковы уж нравы.

Во-вторых, трудно себе представить, не только Рощина, но и вообще русского актера, который в такую минуту и с таким презрением произнес бы слово:

– Честь!

Никто так не любит говорить о «чести», как русский актер.

И, если даже лишен всякой чести, – то слово это произносит громко, эффектно, – скорее «чэсть», чем «честь». Скорее с пафосом, никогда с насмешкой.

Рощин не был Кречинским, и не ему, русскому актеру, отставному гусару, любившему вызывать и быть вызываемым на дуэль, – произносить с пропорьевским смехом:

– Какая там честь!

Затем, есть еще одно.