— Не может быть. — Однако я знаю, что может. Люди готовы на все, лишь бы выжить. И все же что-то не сходится. — Слишком расточительно. Если уж опустился до людоедства, вряд ли уйдешь, сделав пару укусов.
Впрочем, парой укусов здесь не обошлось. Заставив себя взглянуть внимательнее, я понимаю, что они наполовину съедены. Но все-таки почему бросили оставшееся?
Раффи смотрит туда, где должна быть нога девочки:
— Конечности вырваны прямо из суставов.
— Хватит, — говорю я, отступая на два шага назад, и оглядываюсь вокруг.
Мы в открытом поле, и я чувствую себя мышью, которая смотрит в небо, полное ястребов.
— Что ж, — говорит он, поднимаясь и окидывая взглядом деревья, — кто бы это ни сделал, будем надеяться, что эта местность до сих пор в их власти.
— Почему?
— Потому что в таком случае у них есть еда.
Его слова отнюдь меня не утешают.
— Да ты ненормальный!
— Я? Это сделал не мой народ.
— Откуда тебе знать? У вас такие же зубы, как и у нас.
— Но мой народ не впадает в отчаяние. — Он говорит это так, словно ангелы не имеют никакого отношения к тому, что случилось с нами. — И он не безумен.
И тут я вижу разбитое яйцо.
Оно лежит на обочине возле девочки. Желток коричневый, белок свернулся. В нос мне ударяет вонь сероводорода — знакомый запах, пропитывавший мою одежду, подушку и волосы последние два года из-за маминого помешательства на тухлых яйцах. Рядом лежит букетик диких цветов. Розмарин и шалфей. Либо маме они показались красивыми, либо ее безумие обрело форму весьма мрачного чувства юмора.
Это ничего не означает, кроме того, что она была здесь. Не более того. Она не могла справиться с целой семьей.
Но она вполне могла справиться с десятилетней девочкой, которая вышла из укрытия после того, как убили ее родителей.
Она была здесь и наткнулась на тела, как и мы. И все.
В самом деле все.
— Пенрин?
Я понимаю, что Раффи обращается ко мне.
— Что?
— Это не могли быть дети?
— Кто?
— Те, кто напал, — медленно отвечает он. Похоже, я что-то пропустила. — Как я уже сказал, следы зубов слишком маленькие для взрослых.
— Значит, какие-то животные.
— Животные с плоскими зубами?
— Да, — чересчур убежденно говорю я. — Это куда логичнее, чем ребенок, расправившийся с целой семьей.
— Но не более логично, чем нападение банды одичавших детей.
Я пытаюсь бросить на него взгляд, говорящий о том, что он сошел с ума, но, похоже, мне удается лишь показать свой страх. В моем воображении одна за другой проносятся картины того, что могло здесь произойти.
