— Видел…
— Близко-близко?!
— Ну, как близко? Он на трибуне был, а я в зале, в шестом или седьмом ряду. Не знал, что в последний раз… Глаз бы не сводил. А я речь его записывал, старался ни слова не пропустить. Я с Кавказа на съезд был послан. Надо было товарищам все точно передать. Особенно речь вождя… А он уже совсем больной был, Владимир Ильич-то наш.
— Значит, не соврал Василий. Сперва не поверила… А я даже в Мавзолее не была. Только кино видела «Ленин в Октябре».
— Какие ваши годы, Оленька…
Ольга сосредоточенно глядела перед собой, о чем-то думала. Потом тряхнула головой.
— Нет! К нему мне никак нельзя! Вот вы Ленина видали! А меня в дом пустили, угощаете, музыку завели… А знаете вы, кто я такая? Что из тюрьмы — знаете?
Она ушла к окну, неловко откинула за спину широкий тюль, прижалась лбом к стеклу.
— Это хорошо, что сказала. А что пришли — спасибо. Я-то вам, молодым, может, и не нужен, а мне без людей скучно, Оленька. Днем еще брожу, а вечерами — только радио… А что из тюрьмы, это меня не пугает. Сейчас для тебя самое важное — правильный путь в жизни выбрать. Чтоб не попадать туда больше. Получится у тебя это — и я буду рад. Но главное — тебе это нужно. И людям… Сидеть в тюрьме за кражу — не доблесть. Это ты и сама понимаешь. А что навестили — спасибо, — подтвердил Андрей Михайлович.
Андрей Михайлович говорил неправду, что вечерами домоседничает. Дома застать его было трудно даже вечерами. Василий об этом знал. Ему приходилось частенько возить участника революционных событий то на заводы, в рабочие клубы, то на Совет ветеранов, то в Клуб революционной славы… Возил и удивлялся подвижности и любознательности немного суетливого — это уже по-стариковски — Андрея Михайловича.
— Чайку, а? Чай у меня, молодые люди!! Ксюша Бахтадзе прислала. Из Чаквы. Новый сорт вывела… Василий, ты помоложе меня, а ну принеси чашки, заодно и варенье прихватишь…
— Я мигом, Андрей Михайлович.
Ольга продолжала стоять у окна. Из-под тюлевой шторы, чуть не достающей до пола, были видны ее ноги в черных шерстяных носках. Носки она натянула почти до колен, и пятки их — жесткие, двойной вязки — коробились на икрах. И эта в общем-то незначительная деталь растрогала и умилила старика.
— Послушай меня, Оленька. Иди-ка сюда, ближе… — И, когда она выбралась из-за шторы, прошла и села не к столу, а на диван, тихо, чтобы не слышно было на кухне их разговора, спросил: — А где твои родители, Оля?
— Нет у меня родителей…
