— Сделаю, отвяжись только.
— А что в ударники коммунистического труда пробираешься — верно делаешь, — ударил ладонью по плечу Одинцова, подмигнул: — В нашем деле быть на хорошем счету — как паспорт запасной. Старайся, вкалывай!
Они разговаривали в конце коридора, у окна, выходившего во двор, чтоб их никто не мог услышать.
— Так что, договорились, железно? Только живее оборудуй…
Иван допил сельтерскую, внимательно осмотрел пробку сифона. Решил, что начинить посудину кислородом — дело плевое, стоит подогнать пробку под размер вентиля кислородного баллона в том месте, на которое накручивается манометр, и изо всех сил давить пробкой против струи кислорода. Иван подошел к запасному баллону с кислородом, примерил горловину сифона: «Так оно и получится». Он еще посидел, покурил, провел ладонью по лбу, по щекам. Кожа перестала шелушиться, Иван уже два раза побрился с тех пор, как утихла боль от ожогов.
Иван направился в душевую суперфосфатного цеха. Искупался, намазал крем на мокрое лицо — чтобы лучше впитывался, как сказала Лариса. Он рассчитал, что успеет еще забежать в столовку в центре города и съесть порцию лагмана — острой узбекской лапши. В обеде из двух блюд он себе последние дни отказывал, рассчитав, что если до зарплаты сходить с Ларисой в кино даже два раза и покупать ей плитку шоколада, то оставшихся от получки денег как раз хватит до дня зарплаты.
Не раз у него возникало подсказанное нуждой желание втереться в толпу у касс кинотеатра, выпотрошить карман или сумочку. Он обходил, не задерживаясь, соблазнительные очереди, понимая, что если попадется, то навсегда потеряет все то, что приобрел после выхода из тюрьмы. Главное — возможность каждый вечер спешить к аллеям бульвара, за которыми ярко светятся высокие окна аудиторий, и прислушиваться, когда зазвенит последний звонок, перейти дорогу и ждать под своим платаном появления Ларисы. Потерять все это за несколько грошей было бы величайшей глупостью. Не такой он, Цыган, дурак идти на аферу! Есть вроде в жизни другой интерес!..
Золотисто-голубой автобус по воскресеньям не курсировал между заводом и поселком, а городской доезжал лишь до поселка. Иван пошел пешком. Было не по-зимнему тепло. Он скинул стеганку, перекинул ее через плечо, расстегнул ворот фланелевой в крупную клетку рубашки. Шел, засунув свободную руку в карман брюк: каблуки ставших в этом году немодных тупоносых ботинок гулко гремели по битумному покрытию тротуара. Около почты он подумал о том, что уже двенадцатый день, как послал матери денежный перевод и коротенькое письмецо, в котором сообщал, что выпущен досрочно по амнистии и работает на заводе сварщиком.
