Они сидели так, не произнося ни слова, затягивались сигаретками и опорожняли стаканы с водкой, которые затем снова наполнялись. Они были, без сомнения, уже сильно пьяны: их глаза тупо уставились в землю. А кругом, между чадившими факелами, расположились зрители.
Внезапно услышал я за собой отвратительное визжание и царапанье, которое раздирало уши. Я обернулся: некто тщательно точил на круглом точильном камне маленькую наваху[9]. Он попробовал острие своим ногтем, отложил нож в сторону и принялся точить другой.
Я обратился к padro:
— Эта «сальса», стало быть, нечто вроде дуэли?
— Дуэли? — возразил он. — О, нет. Это нечто вроде петушиного боя.
— Как! — воскликнул я. — По какому же поводу эти люди предпринимают свой петушиный бой? Они оскорблены друг другом? Из-за ревности?
— Ничуть не бывало! — спокойно ответил англичанин. — У них нет никакого повода. Быть может, они хорошие друзья, а может быть, и совсем не знают друг друга. Они просто хотят доказать свое мужество. Они желают показать, что ни в чем не уступают ни быкам, ни петухам.
Противные губы попытались сложиться в улыбку, когда он продолжал:
— Это то же, что ваши студенческие мензуры.
За границей я всегда патриот. Этому я давно выучился у бритов: «Right or wrong — my country»[10].
И я ответил ему резко:
— Ваше сравнение нелепо. Вы не можете судить об этом.
— Быть может, — ответил padro, — однако я видел в Геттингене прекрасные мензуры. Много крови. Много крови.
Между тем около нас занял место патрон. Он вытащил из кармана грязную записную книжку и маленький карандаш.
— Кто держит за Бомбиту? — воскликнул он.
— Я! — Пезета! — Два дуро! — Нет, я хочу за Лагартихилло! — каркали один за другим пьяные, пропитанные вином, голоса.
Padro сжал мне руку.
— Устраивайтесь с вашими пари так, чтобы вы должны были проиграть, — промолвил он. — Не скупитесь. С этой шайкой нельзя быть достаточно предусмотрительным.
Я принял участие в целом ряде предложенных пари. А так как я ставил сразу на обоих, то неизбежно должен был проиграть.
В то время как Manager записывал все пари у себя в книжке неуклюжими знаками, зрители передавали друг другу остро отточенные навахи, клинки которых едва достигали двух дюймов. Затем их передали в сложенном виде обоим борцам.
— Которую хочешь ты, Бомбита Чико, мой петушок? — смеялся точильщик.
— Давай! Давай, все равно! — бормотал пьяный.
— Я хочу мой собственный нож! — воскликнул Лагартихилло.
— Тогда и мне давай мой. Так лучше! — прохрипел другой.
