Мертвый еврей - Ганс Гейнц Эверс

Когда пробило двенадцать часов, актер продекламировал:

– И вот настал тот день, в который мы…

Но тот, кому он сказал это, прервал его:

– Оставьте, пожалуйста. Этот день для меня в высшей степени неприятен.

– Ах, вы начинаете впадать в сентиментальность. Плохо дело! – рассмеялся актер.

Но его собеседник возразил:

– Вовсе нет. Но у меня с этим днем связаны воспоминания…

– …Столь страшные, что цепенеет кровь?.. Как и все ваши воспоминания! Так облегчите же себя. Сложите с себя на нас тяжкий груз ваших воспоминаний.

Мне очень не хотелось бы. Все это до такой степени грубо и дико…

– Ах, какие нежности! С какого это времени вы стали заботиться о наших нервах? В то время, когда мы все ходим по шелковистым коврам, ваши ноги тонут в запекшейся крови. Вы – помесь жестокости и безобидности.

– Я не жесток.

– Это дело вкуса.

– В таком случае я предпочту молчать.

Актер протянул ему через стол свой портсигар.

– Рассказывайте, рассказывайте. Иной размывает очень невредно напомнить, что кровь и доныне еще струится в этом прекраснейшем из миров. А кроме того, совершенно неверно, что вы не хотите рассказывать. Вы хотите рассказывать, и мы будем слушать. Итак, мы слушаем!

Блондин открыл портсигар.

– Английская дрянь! – проворчал он. – Все дрянь, что идет из этой проклятой страны.? Он закурил свою папиросу.

И затем начал:

– Это было уже давно. Я был тогда еще совсем зеленым фуксом, семнадцати лет от роду. Я был так же невинен, как кенгуренок в сумке у его матери, но изображал циничного прожигателя жизни. Должно быть, это выходило забав– но… Однажды ночью в дверь ко мне сильно постучали.

– Вставай! – закричал кто-то. – Сию же минуту вставай!

Я очнулся от сна. Кругом была совершенная тьма.

– Да просыпайся же! Долго ли ты еще будешь заставлять меня ждать?

Я узнал голос моего товарища по корпорации.

– Войди! – ответил я. – Дверь не заперта.

Дверь с грохотом отворилась. Длинный медик ворвался в комнату и зажег свечку.

– Долой из постели! – крикнул он.

Я бросил отчаянный взгляд на часы.

– Но позволь. Еще нет и четырех часов. Я и двух часов не спал.

– А я и совсем не спал! – рассмеялся он. – Я пришел сюда прямо из пив– ной. Долой из постели, я тебе говорю, и живо одевайся, фуксик.

– Да что такое случилось? Честное слово, я не вижу в этом никакого удовольствия.

– Да никакого удовольствия и нет. Одевайся, я расскажу потом.

Пока я с усилием смывал с своих глаз сон и, стуча зубами, натягивал штаны, он уселся, сопя, в кресло и закурил свою ужасную бразильскую сигару. Я закашлялся и плюнул.