Я слушал Цезаря с восхищением! Такой блестящий ум! Но всё же я не мог примириться с мыслью, что надо терпеть до тех пор, пока появится подходящий вождь. Пусть ничтожен Лепид. Но ведь есть и Серторий. И, наконец, сам Цезарь. Разве он недостоин возглавить всех, кто ненавидит Суллу.
— Оставим этот разговор, — сказал Цезарь, видимо почувствовав моё внутреннее несогласие. — Расскажи лучше о себе. Чем хочешь заняться?
Я поведал о своём намерении открыть либрарию и о затруднениях с товаром.
— Ты прав, мой Гавий, — отозвался Цезарь. — Людям надоело старьё. Кого в наше время тронут страдания Пенелопы? Проскрипционные списки пострашнее гнева циклопов и хитрости Цирцеи. Люди хотят знать, что происходит в мире теперь. Жаль только, квириты разучились писать. Страх заткнул рты. Впрочем, ты слышал о Цицероне?
— Кажется, это оратор, ученик Гортензия, — вставил я.
— Не ученик, а соперник, — поправил Цезарь. — В юности он написал напыщенную поэму о моём дядюшке Гае Марии. Позднее, при Сулле, выступил в защиту сына одного проскрибированного. Говорят, что и трусы способны на отчаянные поступки. Цицерон спасся чудом. Теперь он стал осторожнее. Дружит с Помпеем. Мечтает попасть в сенат. А всё же его речи — Этна, покрытая снегом. Порой прорывается гракхов огонь. Обратись к Цицерону. Я уверен, что он тебе поможет. Цицерон честолюбив и будет счастлив, если о его красноречии узнают твои земляки.
Высокий лоб. Благородная осанка. Таким я представлял себе Агамемнона.
— Гавий! — медленно повторил Цицерон, протягивая мне руку. — Я где-то слышал твоё имя. Тебя ещё называют ветераном Цезаря. Не тебя ли встретил Цезарь на пиратском корабле?
— Меня, — сказал я. — Но ведь это было так давно.
— Не удивляйся! — молвил Цицерон с улыбкой. — Нам, ораторам, приходится многое помнить. Скажи лучше, что нового в Брундизии?
— Ты запомнил и это?
— Да. И даже то, что твой отец был римским всадником. Его погубил… как его, Диксип. Но об этом я слышал не от Цезаря. Мой клиент-брундизиец знаком с Феридием. Я тоже родился во всадническом сословии. Нам, новым людям, приходится выносить не только высокомерие нобилей, но и наглость либертинов. Ты, конечно, читал мою речь в защиту Секста Росция Америйского?
— Нет.
Цицерон всплеснул руками.
— Как? Она ещё не дошла в Брундизий? Брундизийцы ещё не знают, как я поверг в прах могущественного Хризогона и заставил трепетать самого Суллу?
— Мне приходилось слышать о твоей речи, — сказал я, сдерживая улыбку. — Кто-то мне говорил о ней. Ты был храбр, как Улис, вступивший в пещеру людоеда. Защита преследуемых угодна богам. Но одно дело питаться молвой, а другое — читать.
