сжали нас с обеих сторон; вёсла на них были убраны заранее; в нашу палубу вцепились абордажные мостки.
— К оружию! — крикнул Булл и, схватив багор, которым у нас били дельфинов, ринулся навстречу неприятелю.
Пираты, вооружившись чем попало, бросились в бой. В пылу сражения не успели снять мачту, и я отбежал к ней, прижался к её стволу и скользил вокруг него, чтобы сражающиеся не задели меня — единственного, кто не принимал участия в драке. Бой был неравный и потому недолгий. Первым пал Булл, метнувший свой багор в какого-то высокого воина; тот наклонился, багор пролетел над его головой, а в следующую минуту его меч вонзился в живот Булла. При свете факелов тут и там были видны группы сражающихся. На каждого пирата приходилось несколько воинов. Они быстро одолевали разбойников и скручивали им руки за спину. Но Гана и ещё с десяток пиратов успели взять свои копья и мечи и отчаянно защищались, стремясь соединиться. Голос Цезаря покрывал шум сражения, словно звук боевой трубы. Он приказывал своим, чтобы они держали пиратов в отдалении друг от друга и постарались каждого взять живым.
Я ждал, что Цезарь подойдёт ко мне и скажет: «Ну вот я и освободил тебя». Но он несколько раз прошёл мимо, не взглянув в мою сторону. Ему сейчас было не до меня: он следил, как его воины уводили последних защитников пиратского корабля на свою триеру. Одни из них шли понуро, другие, несмотря на связанные за спиною руки, гордо подняв голову и не глядя на Цезаря. Только Аникат остановился перед ним и осыпал проклятиями, икая и размазывая слёзы по лицу. Однако копьё воина, коснувшись шеи повара, живо заставило его двинуться вперёд. Палуба опустела. Лавируя между трупами, я побежал к Гаю. А Гай, не замечая меня, направился вслед за пленными. Неужели он забыл обо мне?!
— Цезарь! — крикнул я, протягивая к нему руки.
Какой-то воин преградил мне путь:
— Это что ещё за мальчишка?
— Потом разберёмся! — крикнул другой, пробегая. — Раз он здесь, вяжи его!
— Цезарь! — снова позвал я в отчаянии.
Воины связали мне за спиною руки.
А корабль-призрак уже снял абордажные мостки и удалился, распустив парус.
Это была вторая беда, которую принесло мне море.
* * *
Все, кто остался в живых после боя, были закованы и брошены в самую зловонную яму пергамской тюрьмы. Когда воины, втолкнувшие нас туда, ушли, сторож поднял факел, и мы увидели высоко, под самым потолком, крошечное зарешечённое оконце. Добраться до него, а тем более просунуть голову сквозь прутья решётки было невозможно. Сторож всё же сказал:
