Он уже выбрался к пляжу, уже свернул на широкий, обрамленный пальмами бульвар, который выходил на набережную, прежде чем вспомнил о трех вчерашних парнях. Что, если они появятся вновь? Что, если они уже там? Мысль эта стала причиной того, что он затормозил в запрещенном месте, – это да еще то, что он знаком с парнем, сидящим во внедорожнике с высоко поднятой над землей рамой, и тот машет ему рукой – стоит подать знак. В принципе, это подошло бы, это в духе Нью-Йорка, битва за территорию, выяснение отношений, но он настолько расстроен, что просто подъехал к тротуару и позволил тому проехать мимо.
Но вслед за тем он сказал себе, что никто не будет преследовать его на его собственном берегу, особенно же это касается компании грязнопопых ребятишек, у которых не различишь, где начинается и где кончается бедро. Он отыскал местечко в парке прямо напротив лестницы, ведущей к пляжу, и вытащил вещи из багажника сердитым движением руки – если бы он мог бегать, если бы только он мог бегать, он бы бежал за ними до тех пор, пока не сдали бы их вонючие, крохотные, прокуренные, прогнившие легкие, даже если бы для этого потребовалось пробежать несколько миль. Говнюки. Мелкие говнюки. Он тяжело дышал, покрываясь потом, текшим по завязкам шляпы.
Затем он подошел к бетонным ступеням, перед ним открылся простор Тихого океана – бесконечное множество волн, прохладный непостижимый аромат в воздухе, белый полумесяц пляжа, подстилки и зонтики, разбросанные по песку во всех направлениях, куда бы он ни посмотрел. В этой картине было что-то, что всегда поднимало настроение, вне зависимости от того, насколько он был несчастен. Этого он никогда не мог понять в Ким. Ким не любила пляж. Слишком много солнца. Это вредно для кожи. И песок – песок был всего лишь разновидностью уличного гравия, и она всегда жаловалась, когда обнаруживала белые песчинки на ковре в гостиной. Но ей нравилось, когда он возвращался к ней домой распаленным, так как только что он наблюдал за доброй сотней женщин, обнаженных по самое никуда и повсюду натертых благоуханными мазями и всеми средствами, которые только мог вместить в себя тюбик на сто двадцать пять грамм. Ей нравилось это, и что с того.
Он уже спустился до середины лестницы, присматриваясь к паре девушек, идущих перед ним, когда услышал высокий, бешеный лай. Все они были там, все трое, в длинных шортах, с короткими густыми ежиками, смеющиеся и подтрунивающие, бросающие палку, словно ничего не произошло. И действительно ничего не произошло, во всяком случае с ними. Эдисон же замер на месте за шесть ступеней до конца лестницы. Все выглядело так, будто его парализовало, как если бы у него был удар. Он добрался до металлического поручня и поставил искалеченную ногу впереди. Мимо него прошествовала пожилая пара – горы плоти, затем прошла молодая мать, волоча за собой детей и пластиковые ведра. Он не мог сдвинуться с места. Собака лаяла. С пляжа доносились крики.
