Кайлы, лопаты, вагонетки — все было на месте. Это нас немного успокоило. Чувство тревоги и страха постепенно проходило.
Еще никогда мы не работали с таким рвением. Надо было торопиться, чтобы до конца смены отправить хотя бы с десяток вагонеток и таким образом замести все следы.
Когда мы отправляли свою первую вагонетку и перед выходом из штрека на центральную магистраль цепляли ее к веренице остальных, Стасик, стерев номера, обозначенные мелом на чужих наполненных вагонетках, поставил цифру 43 — номер нашей бригады. До конца смены мы отправили семь своих вагонеток и приписали себе десяток чужих. Для выполнения нормы оставалось дать еще одну. Мы нагрузили ее, а когда пришла смена, собрали инструмент, сложили его на вагонетку и собрались уходить.
— Сколько дали? — спросил прибывший штейгер.
— Восемнадцать, — ответил Стась.
— А почему в забое осталось так много угля?
— Бурильщики обрушили больше нормы, думали, что нас будет трое.
— Ладно, ступайте, только отправьте свою вагонетку, — сказал штейгер.
На поверхности еще не было ни веркшютцев, ни солдат конвоя. Они появятся здесь минут через пятнадцать. У меня неистово колотилось сердце: достаточно было кому-нибудь увидеть нас, и все планы лопнут, как мыльный пузырь. Но Стась продумал мельчайшие подробности побега.
Сойдя с эстакады, мы очутились в шахтном дворе, по которому нас, узников, водили только под конвоем.
Начинало смеркаться. Парило. Небо обложили тяжелые черные тучи. Надвигалась гроза.
Мы подошли к большому помещению из красного кирпича. Там размещались раздевалки и душевые. В них между сменами мылись и переодевались тысячи шахтеров «Гогенцоллернгрубе».
Мы пошли в раздевалку польских рабочих. Она занимала половину огромного зала, перегороженного от пола до потолка металлической сеткой, за которой переодевались немцы.
Стась отомкнул свой шкафчик и, став спиной к сетке, вынул пистолет и переложил его в свой новый костюм.
— Раздевайся, но только не торопись. Спокойно! И не оглядывайся на немцев.
Раздевшись, мы спрятали свои черные робы в нижнее отделение, взяли мыло, мочалку и отправились в душевую. Стась плотно притворил за собой дверь, развернул мочалку и достал спрятанный в ней парик.
— Теперь надо подождать поляков, — сказал он. — Пока их не будет, воду пускать нельзя, иначе веркшютцы услышат.
Проходили минуты страшного напряжения. Мне показалось, что биение моего сердца слышно за дверью. Но вот в коридоре раздался шум, долетели обрывки разговора, смех. Это пришли веркшютцы и немецкая военная охрана. Мучительно медленно тянулось время. Наконец распахнулись двери, и голые, черные, как сажа, польские шахтеры ввалились в душевую.
