— А вы с каким номером?
— Кто? Я? Сегодня я в роли бродяги. Ведь я Чарли
Уэлш.
Назвав свое имя, молодой человек, по-видимому, счел,
что дальнейших расспросов не потребуется, но Эдна смогла только вежливо протянуть:
— О, вот как!
И чуть было не прыснула со смеху — такое разочарование и обида отразились на лице ее собеседника.
— Нет, вы в самом деле никогда не слышали о Чарли Уэлше? — искренне возмутился он. — Да вы, как я вижу,
совсем сосунок. Но ведь я же Уникум, Любитель-Уникум. Где-нибудь-то вы должны были меня видеть. Я ведь
везде выступаю. Если бы я захотел, я мог бы стать профессионалом, но в качестве любителя больше выколачиваешь.
— А что такое «Уникум»? — осведомилась Эдна. —
Я ведь не знаю.
— Сейчас объясню, — галантно предложил Чарли
Уэлш. — Уникум — это значит единственный в своем жанре, то есть тот, кто исполняет какой-нибудь номер лучше всех других исполнителей. Вот это и есть Уникум.
Ясно?
Эдна поспешила уверить Уэлша, что все совершенно
понятно.
— А для большей ясности, — продолжал он, — полюбуйтесь на меня. Я единственный любитель на все амплуа. Сегодня я, например, показываю, как любитель играет бродягу, это куда труднее, чем просто сыграть бродягу, зато тут настоящая игра — это и любительство
и искусство. Ясно? Я все могу — от трагического монолога
до оперетты и конферанса. На то я Чарли Уэлш, Любитель-Уникум.
И пока чернявый худенький человечек и дородная
белокурая красавица нежно заливались на сцене, пока
на смену им выступали со своими номерами другие профессионалы, Чарли Уэлш просвещал Эдну. Он наговорил ей много всякого вздора, но и много такого, что могло
пригодиться для воскресного «Интеллидженсера».
— Фью, — присвистнул он. — Их светлость уже охотится за вами. Ваш выход первый. Когда будете на сцене, не обращайте внимания на шум. И непременно доводите
номер до конца.
В эту минуту Эдна почувствовала, что карьера журналистки ее больше не прельщает, ей хотелось только
одного — бежать отсюда куда глаза глядят. Но директор
(он же и режиссер), как страшный великан-людоед из
детской сказки, преградил ей путь. Оркестр уже играл
первые такты ее песенки, и шум в зале, как по команде,
стих, уступив место выжидательному молчанию.
— Смелей, — шепнула Летти, крепко сжимая руку сестры, а над ухом послышался повелительный окрик Чарли Уэлша:
— Ну, не трусить!
Но ноги Эдны словно приросли к полу, и она бессильно прислонилась к размалеванной кулисе. Оркестр
снова заиграл вступление, и какой-то писклявый голос в
зале пронзительно выкрикнул:
