На вторую Пасху — мою годовщину — я пробыл в Квэре уже все две недели школьных каникул, и отец Джо начал потихоньку знакомить меня с настоящей монастырской жизнью. Центром которой, на его взгляд, были сами братья.
Братья выглядели анахронизмом уже тогда, в пятидесятые. Согласно монастырскому Уставу, они не обязаны были посещать долгие церковные молитвы — их призванием была гораздо более практичная сфера деятельности — и не принимали сан. (Отсюда и «братья» вместо «отцов».) Большинство из оставшихся в аббатстве братьев были из Франции и к тому времени уже порядком состарились, поскольку вступили в орден еще подростками в конце девятнадцатого века. В начале двадцатых годов, когда религиозные ордены изгонялись из Франции, братья перебрались в Британию. Каждый трудоспособный монах выполнял физическую работу, но священники, составлявшие в аббатстве большинство, делили свое время между трудом физическим и занятиями более интеллектуального толка — наукой, музыкой, сложными ремеслами… Братья же привлекались в основном к тяжелой работе. Отец Джо, будучи наставником братьев, особенно привечал стариков, считая, что те — святые, хотя без конца подшучивал над говором этих нормандских и бретонских крестьян. И когда я приставал к отцу Джо с просьбами дать мне какую-нибудь laborare, чтобы я мог orare, он поручал меня заботам брата Луи, лесоруба.
Брату Луи было не то семьдесят пять, не то восемьдесят пять — сам он не помнил, ну а другие и подавно. Старик не отличался высоким ростом, он совсем облысел — голова по цвету и форме напоминала огромный лесной орех — руки казались короткими, не длиннее ручек от сковород, уступавших им, однако, в крепости. Едва ли я встречал в своей жизни человеческое существо более сладкой наружности: у старика выпали все зубы, и он все время растягивал губы в ангельской улыбке. Но улыбка его не была улыбкой невинного младенца или юродивого; к безмятежному взгляду пронзительных старческих глаз примешивалась печаль, будто бы приобретенная за время долгого, полного страданий путешествия, окончившегося покоем.
Шла весна; в могучей дубраве повсюду распустились пролески. Ярко синело небо, глаза слепило от солнца отражавшегося в серебристо-зеленых, только-только нарождающихся листьях. Брат Луи дал мне тяжелый, изогнутой формы старый французский топорик и, улыбаясь, с помощью жестов терпеливо объяснил, как срезать боковые побеги одним косым взмахом поближе к земле. Он срезал побег легко, будто тонкий прутик, и передал топорик мне. Я примерился к побегу гораздо меньшей толщины и взмахнул, но только поцарапал кору.
