Он не задал ни единого вопроса, не попросил меня повторить или пояснить, не уточнял, спрашивая, уверен ли я в том, что произошло то-то и то-то, не упустил ли я чего. Казалось, он принял правдивость моего рассказа на веру — а я приложил все усилия к тому, чтобы так оно и оказалось — или же чутье подсказывало ему, что моим словам можно верить. Уже одно это было примечательным, потому как до сих пор каждый, наделенный хоть толикой власти, считал своим долгом учинить мне допрос, прямой или косвенный, о чем бы ни шла речь. Жизнь подростка проходит под постоянным перекрестным допросом.
Когда же отец Уоррилоу наконец нарушил молчание, его чопорные фразы полились медленно, а лицо снова задвигалось, как будто он пытался разгадать речь невидимого собеседника, слышимого через бесплотный слуховой аппарат.
— Тони, дорогой мой, ты не совершил ничего дурного. Любящий Господь привел тебя сюда прежде, чем произошло нечто воистину пагубное. Единственный грех, в котором ты повинен, это грех… с-с-себялюбия.
Отец Уоррилоу произнес это слово мягко, как-то неуверенно, однако я понял — себялюбие священник считает преступлением гораздо более серьезным по сравнению с теми, что перечислены в официальном списке.
Окончательный вердикт оказался нестрогим, а после монах и вовсе заговорил по-отечески. Но не так, как мой отец или отцы моих ровесников, не как тот, кого мы привыкли называть духовным отцом и даже — если верить свидетельствам — не как Господь, которого мы зовем Отцом Я поведал отцу Уоррилоу о том, что не давало мне покоя, что мучило меня, терзало. И он все разрешил.
— Вам лучше какое-то время не встречаться, согласен? По крайней мере, один на один. Иначе по отношению к ней это будет несправедливо.
Я кивнул, испытывая невероятное облегчение, но меня вдруг пронзил очередной страх — а ведь я никогда не задумывался о той боли, которую испытывала изголодавшаяся, загнанная в угол несчастная женщина. Да, себялюбие. Я отчетливо увидел Лили, выражение страдания и тоски на ее лице — она предстала передо мной реальным человеком, с собственным внутренним миром, в то время как я видел в ней всего лишь продолжение своих нервных окончаний, декорации к моей первой постановке на сцене отрочества. Впервые я испытал к ней нечто вроде любви или хотя бы нежности. Как отцу Уоррилоу удалось такое?
Монах пробормотал слова отпущения грехов и перекрестил мне лоб; его длинный большой палец при этом выдавался далеко вперед.
