Святой Бенедикт избрал совсем иной путь. Будучи харизматической личностью и талантливым организатором, он совершил два ловких хода — первое: настоял на том, что монашеская стезя к спасению пролегает через общину, и второе: закрепил это на письме. Устав святого Бенедикта, а в действительности свод правил, регламентировал все стороны общинной жизни, от возвышенно-духовной до обыденно-приземленной.
Устав умалил значение самоотречения: «…поскольку в наше время монахов невозможно убедить [не пить вино], давайте сойдемся на том, чтобы пить умеренно, не излишествуя…». Умерщвление плоти святой Бенедикт заменил молитвой и четким внутренним распорядком. Монахи должны были давать обеты нестяжания и безбрачия, а также, что важнее всего, послушания. Вместо эксгибиционистских демонстраций самобичевания и практики поста до впалых щек Бенедикт настаивал на работе. День монаха был поделен между трудом и молитвой, причем под «трудом» подразумевалось что угодно — от высокого искусства и научных изысканий до изготовления вина, дежурства на кухне или ухода за коровами.
Однако труд в понимании бенедиктинцев — неважно, в радость он или нет, значительный или скромный — не противоречит духовной практике. В самом деле, это ведь тоже молитва, и лучше всего данное положение выражено в классическом бенедиктинском изречении «Laborare est orare» — «Трудиться — значит молиться». Не существует деления работы на обыденный, монотонный, тяжелый труд и духовный, возвышенный, легкий. Бенедиктинцы были первыми, кто объявил труд священным.
Исторический экскурс Бена перенес нас через неспокойные серые воды Солента — пролива, отделяющего остров Уайт от Большой Земли, — волны которого вперемешку с проливным дождем и порывистым ветром раздраженно накатывали мимо запачканных в масле окон рубки. Но по мере приближения нашего путешествия к концу погрузился в молчание и Бен. Зеленый двухэтажный автобус полз вверх по узким улочкам, по обе стороны которых тянулись чайные магазины и аптеки; в магазинах было полно пенсионеров, в аптеках — протезного оборудования, мозольных пластырей, а также ходунков и прочих устройств, с помощью которых пенсионеры могли доковылять до магазинов.
Автобус выехал на окраины городка с пенсионерскими домиками, бесконечными глухими переулками меж серых, каменной кладки жилых домов, от одной стерильной чистоты которых уже хотелось удавиться. Каждый коттеджик носил какое-нибудь миленькое названьице, почерпнутое из кладезя всевозможных сентиментальностей: «Тихая гавань», «Приют на склоне лет», «Уютное гнездышко» или, уже в колониальном стиле, «Килиманджаро», «Бангалор», «Сидней»… Несколько домиков назывались «Ракитник», и почти в каждом саду рос этот кустарник, только-только зацветавший — набухшие от воды кисти свешивались поверх аккуратных заборов и опрятных стен.
